Понятие геронтогруппы.

Возрастные границы вхождения в геронтогруппу крайне условны и не могут рассматриваться в качестве маркеров начала старения. В обыденном сознании пожилые люди ассоциируются с пенсионным статусом и наличием внуков; этимологически «пожилой» - значит «пожил на свете», т.е. имеет почтенный возраст, жизненный опыт. В отечественной науке под пожилыми людьми часто понимают лиц, отошедших от участия в трудовой деятельности и/или достигших пенсионного возраста [Гулина, 2008: 50; Балабанова, 2016: 180 и др.]. Четких календарных границ пенсионного возраста нет: так, в России с 1 января 2019 г. начало пенсионного возраста для большинства граждан – получателей страховой пенсии определяется с 60 лет для женщин и 65 для мужчин, государственной пенсии - с 65 и 70 лет соответственно, но переход будет постепенным, предусматривается возможность досрочного назначения пенсий при наличии необходимого трудового стажа, для отдельных категорий работников, льготный порядок назначения пенсий для матерей, имеющих четырех и более детей, для лиц, проживающих в зонах особого социально-экономического статуса, участников ликвидации аварии на Чернобыльской АЭС и пр.)¹. Еще труднее проводить кросскультурные и международные сопоставления: в преуспевающих странах начало пенсионного возраста отнесено к 65–67 годам, в то время как продолжительность жизни миллиардного населения стран т.н. «периферии» пролегает между 40 и 50 годами, где понятия пенсионного возраста и пенсионной системы отсутствуют. Пожилой возраст как социальный конструкт ассоциируется не с календарным возрастом, а с социальными маркерами - появлением внуков, выходом на пенсию, изменением социально-ролевого набора и социального статуса, часто - с парадоксальным сочетанием высоко- и низкостатусных атрибутов (права на уважение с пониженной функциональностью, нетрудоспособностью, инвалидностью); давно забыты этимологические корни слова «старый» (некогда означавшего «сильный, крепкий, большой, важный»). Отмечая, что в социальной теории нет адекватного определения пожилого возраста и старости, исследователи предлагают рассматривать старость в контексте диалектики двух концептов: обусловленной возрастом «дисфункциональности» и «жизненного опыта/заслуг» [Смолькин, 2014: 43]. Стереотипизация старения и неопределенность понятия «пожилой человек», по мнению А.С. Ковалева, имеет историко-социальные предпосылки, в т.ч. включение в одну социальную группу пожилых людей, инвалидов и нетрудоспособных в процессе становления системы социальной помощи [Ковалев, 2013: 88-96]. Отмеченная особенность до настоящего времени является фактором сегрегации и эйджизма, хотя в последние годы наметилась тенденция к отказу как от терминологии, способной усугублять дискриминацию, так и от слияния категорий инвалидов и пожилых людей в социальном законодательстве. Международная классификация ВОЗ относит начало пожилого возраста к 60 годам, старости – к 75, возраст от 90 лет - к этапу долгожительства, однако в 2016 г. во «Всемирном докладе о старении и здоровье» заявлено определение пожилого как человека, чей возраст превысил среднюю продолжительность жизни при рождении². Такой подход позволяет варьировать границы и этапы старения с учетом гендерных, региональных, локальных аспектов, однако также не является исчерпывающим, выпускает из поля зрения качественные характеристики социального и физиологического старения. Понятие геронтогруппы предлагается рассматривать вне конкретного календарного возраста, но возраст старше 60 лет принять в качестве условной точки потенциального начала включения в геронтогруппу (для унификации анализа, в силу ориентации на данный возраст большинства международных стандартов, отечественных и международных исследований, статистики).

Демографические тенденции, социальные модели и климат старения в современной (в) России.

В 2018 г. на 146,88 млн чел. населения РФ приходится 37 362 тыс. чел. старше трудоспособного возраста и 31 226 тыс. чел. в возрасте старше 60 лет (эти цифры ежегодно увеличивается примерно на пол процента)³. Характерной чертой российской геронтогруппы является гендерный перекос (у старости женское лицо): для возрастной группы россиян 60–64 лет число женщин на 1000 мужчин в 2018 г. составило 1412 человек, для группы 65–69 лет – 1599, для группы старше 70 лет – 2377⁴. При формальном соответствии конституционных прав современным международным стандартам, наличия развитой системы социальной поддержки, большинство пожилых россиян с трудом обеспечивают жизненно необходимые потребности; отечественная социальная защита пожилых и старых людей претерпевает реформирование и развитие, но критерии оценки ее эффективности и качества все еще требуют пересмотра. Набирают научную силу и социальную значимость идеи стигматизации старости [Смолькин, 2010; Елютина, Чернышкова, 2010], социальной эксклюзии лиц старших возрастных групп [Максимова, Неваева, 2015; Максимова и др., 2015; Овсянникова, 2016]; ведущие геронтологи страны говорят о необходимости создания гериатрической помощи [Анисимов и др., 2017] и системы менеджмента профессионального долголетия [Башкирева и др., 2016], о необходимости пересмотра архаических стереотипов и перехода к стратегии «отсроченного старения» [Григорьева, Келасьев, 2017]. Исследователи отмечают, что за последние полвека общество перешло от статусной к стигматизированной модели старости; в «стигматизации» старости обнаруживают способ обоснования дискриминационного поведения по отношению к пожилым и старым людям [Елютина, Чернышкова, 2010]. Статусная модель старости, характерная для традиционных обществ предполагает уважение к статусу, авторитету, опыту старших как к гаранту социокультурного воспроизводства, социальной стабильности; помощь старикам оказывалась с позиции морального и социального долга, уважения к старшему как «сильному». По мере перехода к современному обществу социальная сущность помощи пожилым и старым людям приобретает черты моральной и практической благотворительности, милостыни, подаяния «слабому», становится атрибутом маргинальности.

Статус геронтогруппы теряет позиции по всем составляющим: экономическому (уходит в прошлое исключительное право собственности), трудовому (механизм пенсионного обеспечения необходим, но усиливает трудовую дискриминацию гернотогруппы, маркером старости становится достижение пенсионного возраста), политическому (уходит в прошлое геронтократия), семейному (многопоколенная семья уступает место нуклеарной), визуальному (выглядеть «старым», носить «старческое» не модно, не престижно), психологическому и социальному (включенность, уважение, авторитет, главенство в процессах коммуникации сменяются социальным вакуумом, барьерами, изоляцией, одиночеством). В профессиональном дискурсе, социальном, информационном пространстве предпочтение отдается силе, скорости, мобильности. Технологии пластической хирургии и косметологии, подкрепляемые манипулятивными рекламными стратегиями, диктуют моду и спрос на молодость; стремление к омоложению и красоте становится модой, культом, атрибутом статуса. Трансформируется образ пожилого человека в СМИ, на экране телевизора, в сознании и поведении самих пожилых. Быть «старым» становится неприличным; в попытке повысить статус, следуя моде и социальным ожиданиям, внешний вид пожилого человека, самопрезентация, поведение (особенно в урбанизированных пространствах) начинают приближаться к вневозрастным («униэйдж») или молодежным; представители геронтогруппы начинают отказываться от признания за собой особых прав, нарушают традиционные «уважительные» практики интеракции, что ведет к их свертыванию: подобные примеры рассматриваются как фактор «эрозии способа» и «размытости объекта» уважения пожилых людей [Смолькин, 2010: 89].

В эпоху «общества потребления» потребление «старого» ассоциируется с более низким статусом; «старое» приравнивается к «дешевому», теряет потребительскую ценность и символический смысл; следуя моде «трансомоложения», стремясь к изменению собственного статуса, человек предпочитает заменять старые вещи новыми [Бодрийяр, 2006]. Эта мода противоречит отношению к «старым вещам» старшего поколения, описанному в одном из исследований (старые вещи как старые друзья, как социальная память о прожитой жизни) [Елютина, 2008: 102–108]. В «обществе потребления», в мире «новых вещей» пожилому человеку нет места, он сам – «старая вещь»⁵.

Чем больше «в тренде» молодость, тем больше вытесняется и стигматизируется старость, усугубляя вытеснение, маргинализацию, социальную пассивность геронтогруппы, распространение эйджизма [Колпина, Городова, 2015]. Низкий статус, неуважение, исключенность способны превратить старение в тяжкую ношу, а старость – в возраст «дожития»; напротив, высокий статус, достойный уровень жизни, признание и востребованность, занятость и социальная активность являются признаками благоприятного социального климата старения и условиями смыслообразующей, продуктивной старости.

Материалы и методы исследования.

Жители Ростовской области о положении и проблемах геронтогруппы.

К числу острых социальных проблем геронтогруппы жители Ростовской области с 2012 по 2017 гг. неизменно относят две – материального обеспечения и медицинского обслуживания. Респонденты пожилого возраста нуждаются в увеличении пенсий и расширении льгот, в повышении доступности бесплатной медицинской помощи, указывают проблемы самообслуживания, одиночества, недостатка общения, организации досуга. Актуальность заявленного ряда проблем подтверждается исследованиями в других регионах России (исследование социального статуса пожилых людей Кирова [Балабанова, 2016: 179–182], положения пожилых людей в Алтайском крае [Максимова и др., 2015: 156–161]). С 2017 г. жителями Ростовской области пенсионного возраста отмечается рост значимости проблем постпенсионной занятости и социального обслуживания. Несмотря на активное развитие технологий и форм социального обслуживания граждан пожилого возраста, сокращается персонал социальных служб, отмечается отказ от получения социальных услуг со стороны граждан, чей доход превышает уровень прожиточного минимума (что предполагает оплату социальных услуг), рост тарифов¹². Стоимость социальных услуг на платной основе минимальна, составляет в среднем для отдельной услуги 10-20 рублей (что, в свою очередь, затрудняет развитие частного и некоммерческого социального сектора), пакет необходимых и наиболее востребованных надомных социальных услуг для пожилого человека в Ростове-на-Дону на 2017 г. составлял около 600 руб. в месяц, однако и эта сумма для многих получателей является непосильной. Медленное развитие частной социальной работы и семейных форм устройства пожилых людей, сужение бюджетных расходов на социальную поддержку, зависимость тарифов и объемов социальных услуг от возможностей регионов и муниципалитетов усугубляют снижение статуса геронтогруппы и тенденции эксклюзии.

Таблица Распределение ответов на вопрос: «Кто должен ухаживать за пожилыми людьми и оплачивать их лечение, обслуживание, иные потребности?» (2012, 2015, 2017 гг.)

Чаще всего возлагать обязанности по уходу за пожилыми на самих пожилых и дома престарелых в 2017 г. склонны лица с высшим образованием (29 чел. из 36, 80% в подгруппе выбравших данный вариант), женщины (24 чел. из 36, 66,6%), молодежь и граждане пожилого возраста. Развитие института социальной работы ведет к формализации и «монополизации» функции помощи; социальные службы начинают восприниматься в качестве основных субъектов поддержки; семья, дети и внуки перекладывают функции ухода на государство и социальных работников; первичные институты освобождаются даже от морального долга заботы о пожилых. Если люди с высшим образованием, женщины, молодежь, сами пожилые с каждым годом все ближе к мысли о перекладывании функции заботы о пожилых людях с семьи на самих пожилых, государство, специализированные социальные службы, то в ближайшее десятилетие существует вероятность усиления такой позиции в общественном мнении в целом, тенденций эйджизма и ухудшения статуса геронтогруппы.

В ходе неформального общения в процессе опросов респонденты отмечали, что в практиках повседневного семейного, бытового, профессионального общения в отношении пожилых людей «вообще» «время от времени» имеют место отчуждение, безразличие, резкость, раздражительность, пренебрежение, явные и неявные проявления вербальной агрессии, тех или иных форм насилия, однако данные проявления часто имеют латентный характер, трудно поддаются операционализации и изучению (о наличии проблемы в собственной семье, жизни респонденты предпочитают не говорить, приводя в качестве примеров факты пренебрежения нуждами и интересами представителей геронтогруппы в рамках профессионального дискурса, например, при обращении людей старшего возраста в медицинские, социальные учреждения, организации жилищно-коммунального хозяйства). Исследование и предупреждение плохого обращения с пожилыми людьми в 2016 г. включено в Глобальную стратегию и план действий ВОЗ по проблеме старения и здоровья в связи с опубликованными в журнале «Lancet Global Health» результатами исследования, показавшего, что почти 16% людей старше 60 лет в 28 регионах мира сталкивались с проявлениями насилия, пренебрежения потребностями и пр. недопустимыми формами обращения в семье и в стенах социальных учреждений [Yongjie et al., 2017: 147-156]; данная проблема требует отдельного изучения.

Анализ мнений жителей Ростовской области показывает, что в общественном сознании имеют место стереотипы старости и старения (как бедности, ослабления, ухудшения здоровья), однако они не имеют прямого отношения к восприятию людей старшего возраста. Отношение к пожилым людям можно назвать взвешенно-позитивным: большинство респондентов характеризуют геронтогруппу как неотъемлемую часть социума, обладающую ролью, правом на уважение, особыми потребностями; как людей, переживающих изменения и трудности, отмечают необходимость проявления внимания, заботы, однако, готовность оказывать помощь в действенно-практической форме не высока (из 60% респондентов, выразивших в 2017 г. готовность оказывать помощь, дружить, общаться с представителями старшей возрастной группы 19% реализуют данные намерения «время от времени» и 6% – «постоянно»); более 80% респондентов в 2017 г. отметили, что проявления уважения представителей геронтогруппы в повседневной практике встречаются все реже.

Заключение.

Данные опросов свидетельствуют о снижении экономического статуса пожилых людей. Старость и старение ассоциируются с бедностью; оптимальный уровень дохода человека «в почтенном возрасте» почти вдвое меньше реального, растут ожидания в отношении уровня пенсионного обеспечения, но сами представители геронтогруппы скромны и социально пассивны, скорее предпочли бы иметь работу и отдалить пенсионные границы, чем ожидать повышения пенсии (тем более, требовать). К числу актуальных проблем геронтогруппы относятся материальные проблемы, потребность в доступном качественном бесплатном медицинском обслуживании, с 2017 г. отмечен рост значимости проблем постпенсионной занятости и социального обслуживания. Отмечена тенденция снижения роли семейной поддержки и ответственности семьи за выполнение функций ухода на фоне роста надежд на государственный характер социальной помощи. Статус геронтогруппы связан с рядом парадоксов: высокостатусные атрибуты сочетаются с низкостатусными, негативизация стереотипов старости как следствие культуры и ценностей общества потребления, сочетается с позитивно-взвешенным восприятием пожилых людей. Тенденции возрастной дискриминации и социальной эксклюзии представителей старших возрастных групп в регионе имеют место, но проявляются латентно и не вызывают протестных реакций все более многочисленной геронтогруппы. Существует необходимость повышения статуса пожилого человека, создания благополучного социального климата старения на принципах социальной инклюзии в русле социальной модели старения, но реализация задачи возможна при условии ориентации региональной социальной политики на приоритет безбарьерной среды для представителей геронтогруппы (социальной, культурной, политической, профессионально-трудовой, пространственно-территориальной), на формирование ценностного отношения к старости, активизацию самой геронтогруппы, на позитивизацию образа старения, рост ответственности и роли семейных форм социальной поддержки (в т.ч. посредством широкого массового геронтологического социального образования, обращения к исторической и социальной памяти и конструктивной геронтофильной практике, положительным образам старения и старости в СМИ и СМК).