Постсоциалистический переход в странах Юго-Восточной Европы (ЮВЕ): Сербии, Хорватии, Боснии и Герцеговине, Черногории, Албании и Македонии – породил неопределенность целей и стратегий развития, социально-экономическую нестабильность, деформированные критерии оценки поведения человека (особенно экономического и институционального), преследование эгоистических интересов любыми, в том числе противоправными средствами. У этого процесса нет научного обоснования, способного объяснить разнообразие конкретных, в том числе и специфических явлений. В начале постсоциалистического переходного периода в 1990-х гг. никто не знал, куда он ведет, сколько будет длиться и насколько тяжелы будут его последствия для населения. Негативные результаты свидетельствуют о сдвиге институционального монизма от коллективистского к индивидуалистическому, содержащему много элементов квазиинституционального.

«Извращенный индивидуализм немногих и привилегированных был возведен в социальную и цивилизационную норму» [Драшкович и др., 2017: 104]. Культура как общая оболочка и окружающая среда, в которой отражаются все социальные и экономические события, приобрела доминирующие негативные неолиберальные черты. Наиболее важные из них превратились в долгосрочные и кризисные внешние факторы (экстерналии). Их главная причина – фатальное доминирование политики в экономике и других сферах жизни общества, что уже несколько десятилетий проявляется в виде беспринципной борьбы за власть. Как следствие могут быть указаны процессы расслоения общества «тайкунизация» и «пауперизация», снижение ценностных ориентиров, меркантилизации, дебилизации (на всех уровнях, особенно в области высшего образования), увеличения социопатологических явлений, повышения уровня безработицы, апатии, системной коррупции (рис.).

Доминирование привилегированных интересов и решений в различных областях и на разных уровнях решений привело к негативному отбору функционеров и деформации демократии [Драшкович и др., 2017: 104]. Таким образом, провозглашенный институциональный порядок фактически отрицается.

<h3 id="text_content_item_4"><strong>К</strong><strong>ризи</strong><strong>с </strong><strong> </strong><strong>к</strong><strong>у</strong><strong>л</strong><strong>ь</strong><strong>тур</strong><strong>ы </strong><strong> </strong><strong>и</strong><strong> </strong><strong>морали</strong><strong>.</strong></h3>

Культура и нравственность общества выступают как окружающая среда во всех происходящих процессах и явлениях. «Реформистская» риторика человеческой свободы, свободной торговли и демократии была и осталась иллюзией и обещанием [Draskovic, 2018]. Оппортунистическое поведение элит [Delibasic, 2015; 2016] подтвердило бесконтрольность изощренного грабежа и «демократического» установления тоталитарной власти. Применение квазинеолиберальных рецептов превратило строгую традиционную (и потом «социалистическую») культуру в имперскую, которая опирается на господство элитизма, потребительства, жадности и партийной власти. Пределы свободы (нравственные, человеческие, цивилизационные) растаяли. За ширмой слоганов «минимальнoе государство» и «неолиберализм» номенклатуры злоупотребляли своими функциями и институтами и через квазиинституциональное насилие [North et al., 2009] максимизировали собственный абсолютизм, подчинив себе государство согласно представлениям Людовика XIV «Государство – это я!».

Тоталитаризм обусловил деградацию культуры и экономики; свел до минимума критическую мысль; последовательно разрушает систему образования, в том числе высшего. Процесс дебилизации разворачивается как исторически испытанный метод дерационализации сознания народа, с целью устранения творческого общения, минимизации знаний и свободного мышления. Догматическое мнение способствует апологетике и завоеванию доверия тех, кто ни в чем не сомневается. В результате номенклатура получает привилегии за счет интересов народа. Такая примитивно-мифологическая «культура» создает дирижистические привилегии для немногих и «<em>ограниченны</em><em>й</em><em> </em><em>до</em><em>с</em><em>т</em><em>у</em><em>п</em><em> </em><em>к</em><em> </em><em>ресур</em><em>с</em><em>а</em><em>м</em>» для большинства [North et al., 2009]. И потому доминируют безответственные, хаотичные, некомпетентные и авторитарные способы управления людьми и национальными ресурсами [Draskovic, 2018: 16]. Таким образом, культура превращается в свою противоположность [Yerznkyan et al., 2017]. В странах ЮВЕ традиционная архаическая культура под влиянием различных негативных экстерналий предопределила политические, экономические, институциональные, социальные и другие негативные изменения.

<h3 id="text_content_item_7"><strong>Д</strong><strong>оми</strong><strong>н</strong><strong>и</strong><strong>р</strong><strong>ова</strong><strong>н</strong><strong>и</strong><strong>е</strong><strong> </strong><strong>п</strong><strong>о</strong><strong>л</strong><strong>и</strong><strong>ти</strong><strong>к</strong><strong>и</strong><strong>.</strong></h3>

Одно из явлений переходного периода в странах ЮВЕ – формирование имперского пропагандистского фасада, подменившего развитие экономики и человеческого капитала. На протяжении всей истории общества существовала парадигма развития с соответствующими критериями и системой ценностей. Однако в большинстве этих стран возникала политически сформированная неолиберальная, кризисная и не обеспечивающая развитие парадигма. Ее основа – аморальная, бесчеловечная и догматическая идеология грабежа. Гегемонический, алчный порядок возведен номенклатурой правительства на этом фундаменте с целью реализации эгоистичных интересов самозванной «элиты». Парадокс, но на фоне апологетической критики элитарный неолиберальный дирижизм занял место бывшего, социалистического, дирижизма. Конечно, политико-идеологический и противоречивый контекст неолиберализма обладает перераспределительными, властными, геополитическими и геоэкономическими интересами. Они имели и имеют разрушительное влияние на экономический рост и развитие общества. Неолиберальное (в институциональном смысле монистическое) «моделирование» экономической реальности проявлялось через риторическое прославление предполагаемых абсолютных преимуществ частной собственности, предпринимательской инициативы, экономических свобод, эффективных собственников, конкуренции, неограниченных рынков и так называемого «минимального государства». Эта риторика сопровождалась различными формами квазинеолиберального поведения, имевшего социально-патологическое и оппортунистическое происхождение. Квазиинституциональный порядок в странах ЮВЕ был создан политически-номенклатурными структурами путем использования многочисленных внутренних и внешних факторов.

<em>Наиб</em><em>о</em><em>ле</em><em>е</em><em> </em><em>важны</em><em>е</em><em> </em><em>внутренни</em><em>е </em><em> </em><em>фак</em><em>т</em><em>оры</em>: низкий уровень социально-культурного капитала; зависимость от прошлого пути развития (привилегии, культ политики, догматизм, негативный отбор, массовое отчуждение, бедность, неравенство, экономическая несвобода, дефицит верховенства права, плохая мотивация, несменяемость власти, высокая степень монополизации, незащищенные права собственности); доминирование политики над экономикой и общественным выбором; кризис культурно-ценностных критериев. <em>Наи</em><em>б</em><em>о</em><em>ле</em><em>е </em><em>в</em><em>а</em><em>ж</em><em>н</em><em>ы</em><em>е</em><em> </em><em>внешни</em><em>е</em><em> </em><em>ф</em><em>а</em><em>к</em><em>т</em><em>о</em><em>р</em><em>ы</em>: глобализация, геополитические и геоэкономические интересы, влияние европейской и атлантической интеграции и образцовые модели (неолиберальная идеология – мифология) [Delibasic, 2016; Драшкович и др., 2017:105; Draskovic et al., 2017: 130; Draskovic, 2018].

<h3 id="text_content_item_10"><strong>Ра</strong><strong>c</strong><strong>ширение</strong><strong> </strong><strong>социопа</strong><strong>т</strong><strong>о</strong><strong>логических</strong><strong> </strong><strong>явлений.</strong></h3>

В каждом обществе существуют явления социальной патологии, основанные на оппортунистической феноменологии, – антицивилизационных, антинравственных и античеловеческих нормах. Степень их выражения обратно пропорциональна уровню развития интуиции и прямо пропорциональна безответственному режиму правления, элитарному злоупотреблению властью, игнорированию формальных институтов и организованному насилию в обществе. Различные формы социальной патологии неизбежно порождают в обществе насилие [North et al., 2009] и ведут к ограниченному доступу к ресурсам. С этой целью правительство формирует доминирующую коалицию, определяя монополистический характер отношений внутри элиты и регулируя деятельность населения в интересах господствующих групп. Элиты обладают привилегиями на ресурсы (рабочую силу, землю, капитал, предпринимательство) и присваивают экономическую ренту. Доминирующая коалиция и элита тесно связаны между собой, а обмен между ними основан на личных связях. Это подрывает общественный выбор, конкуренцию и развитие, становясь источником дестабилизации хозяйства и общества. Проявление насилия в обществе показывает тесную взаимосвязь экономического и политического поведения, в которой последнее доминирует.

<h3 id="text_content_item_12"><strong>Прова</strong><strong>л</strong><strong> </strong><strong>ин</strong><strong>с</strong><strong>титуциональны</strong><strong>х</strong><strong> </strong><strong>перемен</strong><strong>.</strong></h3>

Неоинституциональныe экономическиe теории утверждают, что реальные институциональные изменения не могут быть осуществлены в условиях экономических свобод и демократии, в условиях социальной патологии. Формальные и неформальные институты всегда дополняют позитивные нормативные такты, регулирующие права, обязательства, разрешенные формы экономического поведения, а также санкции в случае нарушения законодательства. Отсюда понятно, как и почему в процессе перехода был утрачен контроль над экономикой в странах ЮВЕ. В частности, под давлением господствующей политической номенклатуры реальные, радикальные, позитивные и синхронизированные институциональные изменения, рекомендованные Д. Нортом [North, 1994: 79], были проигнорированы. Это относится к отношениям и формам бизнеса, собственности, механизмам контроля, политического и нормативного режима. Таким образом, была отключена не только институциональная конкуренция, но и процесс создания рациональной, логически последовательной институциональной структуры, являющейся общим знаменателем и предпосылкой других изменений в социально-экономическом развитии.

Тем не менее переход сохранил некоторые формы институциональной трансформации. Он носил новаторский характер в части трансформации и эволюции экономического и социального порядка, а также соответствующих преобразований и транзакционных издержек. Однако вместо устранения или реформирования социалистических институтов и создания эффективных институтов, в условиях хронического дефицита верховенства закона были установлены многочисленные комбинации форм квазиинституциональных отношений (патернализм, монополизм, лоббизм, социальная патология, неформальная экономика, рентно ориентированное поведение, доминирование политики над экономикой и т.д.). Их общим знаменателем стало преобладание институционального монизма неолиберально-кланового типа. Экономическое и общественное развитие невозможно без институционального плюрализма [North et al., 2009; Delibasic, 2016].

Законы и другие нормативные формы на практике соблюдались непоследовательно. Гражданская война, дезинтеграция государства, политические монополии и ограничения рынка стали основными факторами процветания неконтролируемых рынков. Институт рыночного регулирования во многом носил дисфункциональный характер. Длительное воздействие этих условий привело к созданию альтернативных (теневых, параллельных) институтов. Они оказывали разрушительное селективное воздействие на использование экономических ресурсов. Кроме того, они предотвратили не только реальные институциональные изменения, но и институциональные – адаптацию, контроль и конкуренцию. Благодаря мощной политической номенклатуре укрепились формы тотального контроля в социальной и экономической сферах. Возник антисистемный конгломерат – организационный, институциональный, нормативный. На практике это проявилось в том, что рынок был заменен монополиями; эффективный и массовый частный сектор – бизнесом немногих привилегированних лиц; мотивацию и конкуренцию вытеснили привилегии, ориентированные на присвоение ренты. Демократия был заменена партийным лоббированием, непотизмом; политический плюрализм – тоталитаризмом правящих партий и коалиций; институты сменил системный институциональный вакуум.

Таким образом, на протяжении переходного периода (с начала 1990-х гг.) в странах ЮВЕ наблюдается дефицит институциональных перемен. Они заменены различными формами монополий и альтернативных институтов. На практике существует большой разрыв между официальными институтами и теневой деятельностью во всех сферах общественной жизни. Неудовлетворительные результаты переходного периода фиксируют снижение общественного благосостояния; деградацию культуры и образования; произвольное использование закона и внерыночные способы обогащения. В этой ситуации культура и менталитет испытывают давление (властных реформаторов, лидеров и других «спасителей», что приводит к дальнейшему росту негативных процесов и явлений.