<h3 id="text_content_item_1"><strong>Военно-социологические разработки и поста</strong><strong>новка исследовательской задачи.</strong></h3>

История отечественной военной социологии, восходящая к разработкам российских ученых рубежа – начала ХХ в. [Образцов и др., 1997], получила в постсоветский период новый толчок к развитию. Снятие идеологических ограничений и возможность полноценного подключения к мировой социологической мысли положительно сказались на изучении самых различных аспектов данной широкой проблемной области. Дополнительный толчок к развитию военно-социологических исследований дали множественные вооруженные конфликты, вспыхнувшие на постсоветском пространстве, и первая военная кампания по ликвидации сепаратистского режима на территории Чеченской республики (1994–1996).

Не остались без внимания социологов и последствия крупнейших вооруженных конфликтов на постсоветском пространстве – двух компаний по ликвидации сепаратистского режима Ичкерии, вторая из которых в дальнейшем трансформировалась в растянувшуюся на многие годы контртеррористическую деятельность, связанную с нейтрализацией религиозного исламистского подполья Северного Кавказа. Обеим кампаниям посвящена обширная социологическая литература. Многие исследователи обращались к анализу демографических последствий данных вооруженных конфликтов, расчету количественных потерь, понесенных противоборствующими сторонами и гражданским населением [Мукомель, 1999; Россия и СССР…, 2001; Максудов, 2010].

Вместе с тем ряд аспектов этой проблематики остается малоизученным. К их числу относится социально-демографический анализ потерь российской армии, понесенных ею в ходе ликвидации сепаратистско-террористического режима Ичкерии (1999–2000) и последующей борьбы с северокавказским радикалистским подпольем. Помимо самостоятельного научного интереса данный тематический блок имеет большое значение для понимания процесса комплексного урегулирования ситуации на Северном Кавказе.

С началом второй кампании стратегической задачей федерального центра в Чечне становится привлечение на свою сторону всех общественных сил и групп населения республики, уставшего от многолетнего социального хаоса. Решение этой задачи позволило бы избежать системных ошибок первой кампании, когда этносепаратистам удалось консолидировать значительную часть чеченского общества на антироссийской платформе под лозунгом сопротивления внешнему агрессору.

Комплексный социально-демографический анализ потерь российской армии позволяет детально, в пространственно-временном континууме представить трансформацию масштабной военной кампании в локальную КТО; темпоритм последовательного перехода ее с федерального на макрорегиональный, а затем и республиканский уровни. Причем представить взаимосвязано в нескольких ракурсах (количественном, географическом, ведомственном, этнонациональном), позволяющих составить комплексную периодизацию данного процесса. Изучение данных содержательных аспектов КТО может выявить и ряд особенностей функционирования самой российской армии.

Одно из основных препятствий при изучении обозначенного проблемного блока – закрытый характер информации, связанной с армейскими потерями. Преодолеть данную сложность позволяет комплексный анализ материалов «Книги памяти», включившей информацию более чем о 3,7 тысячах военнослужащих Вооруженных сил России, погибших и умерших от ран, а также пропавших без вести в ходе проведения КТО на территории Северного Кавказа с августа 1999 по декабрь 2012 года [Книга памяти…, 2014].

Информация данного биографического издания позволялет установить динамику потерь военнослужащих (сержантского и рядового состава, различных категорий офицеров) по отдельным годам анализируемого периода, географию потерь по российским регионам и странам ближнего зарубежья (также во временном разрезе), по форме расселения (региональные столицы, города, ПГТ и районные административные центры, сельская местность), по принадлежности к крупным этнонациональным группам (восточные славяне, народы Поволжья, Северного Кавказа, юга Сибири).

Некоторые военнослужащие меняли местожительство (иногда неоднократно). Это могло происходить в детстве (в составе семьи) и позже, при выборе учебного заведения или во взрослой жизни. Проблемы с определением региональной «принадлежности» чаще возникали с офицерами, часть которых по роду профессиональной деятельности не раз меняла место службы. В такой ситуации наиболее корректным представлялась территориальная привязка всех погибших к месту их захоронения. Для сержантского и рядового состава данное место в самом значительном числе случаев совпадало с центром (городом, поселком, деревней) их рождения и школьной учебы; для офицеров – с местом проживания их семьи и/или родственников, что в большинстве случаев также совпадало с центром/регионом, уроженцем которого они являлись или в котором проживали перед своим участием в КТО на Северном Кавказе.

Для определения национальности анализируемого множества военнослужащих использовалась методика, апробированная на кавказском этнокультурном массиве Юга России [Сущий, 2017]. В основе данной методики лежит сопряженный анализ трех именных персональных данных (фамилии, имени, отчества), а также фенотипических особенностей военнослужащих, доступных благодаря наличию в справочнике фотографий погибших. Кроме того, для уточнения этнической принадлежности военнослужащих в некоторых случаях представлялось возможным использовать регион призыва на службу.

<h3 id="text_content_item_11"><strong>Основные характеристики и о</strong><strong>бщая динамика армейских потерь.</strong></h3>

Из учтенных «Книгой памяти…» российских военнослужащих (3723 чел.) около ¾ погибло в первые 3,5 года проведения КТО (август 1999–2002 гг.) (рис. 1). Максимального ожесточения боевые действия достигали в первые полтора года: в 1999 г. среднемесячные потери российской армии составляли по 115 чел., в 2000 – 113. Вместе с тем даже в этот период они оказались почти в 1,5 раза ниже, чем в первую чеченскую кампанию (1994–1996), когда армия ежемесячно теряла более 170 военнослужащих. Данное обстоятельство указывало на лучшую подготовленность армии к участию во второй кампании, хотя сам масштаб потерь свидетельствовал об ожесточенном характере вооруженного противостояния¹. В 2001–2002 гг. среднемесячные потери сокращаются до 39–40 чел. и продолжают поступательно снижаться в дальнейшем (до уровня 1,5–2,5 чел. в начале 2010-х).

<p><strong>Рис. 1.</strong> Динамика потерь военнослужащих Министерства Обороны РФ (МО) в ходе КТО на Северном Кавказе, 1999–2012 гг.&nbsp;</p>

В гендерном разрезе практически все потери армии пришлись на мужчин. За весь 13-летний период КТО на Северном Кавказе, погибло только 16 женщин (0,43% от общего числа)². Доля женщин среди военнослужащих и гражданского персонала в российской армии была на порядок выше. Однако в частях, стянутых в зону боевых действий, на которые приходились основные потери, их удельный вес был существенно меньше и мог соответствовать доле женщин в общих потерях.

Устойчивым в первые годы проведения КТО было и соотношение потерь офицеров и остального состава (рядовых, сержантов, прапорщиков) армейской группировки. В 1999–2003 гг. офицеры составляли 14,6–17,6% погибших военнослужащих, что соответствовало показателю первой Чеченской кампании (14,9%) и было чуть выше уровня Афганской войны (14%). С середины 2000-х гг. данный показатель стал варьировать в более широком диапазоне (от 0 до 28%), в зависимости от соотношения множества факторов (постепенный отказ от привлечения к КТО военнослужащих срочной службы и повышение доли контрактников; изменение удельного веса в армейской группировке воинских частей, сформированных из представителей северокавказских народов и т.д.).

В составе офицерского корпуса максимальные потери нес наиболее многочисленный младший командный состав, на который приходилось около 2/3 всех погибших офицеров. Самым «уязвимым» являлось звание старшего лейтенанта (153 чел.). Число погибших лейтенантов и капитанов было сопоставимо (соответственно 119 и 106 человек).

На более высоких ступеньках армейской кадровой лестницы правило «выше звание – меньше потери» не нарушалось за весь анализируемый период КТО. Однако в отдельные годы соотношение погибших офицеров разного звания могло быть самым различным. Особенно во второй половине 2000-х гг., когда ежегодные потери офицерского корпуса не превышали 7–8 чел. В первой половине – середине 2000-х гг. нес потери в регионе и высший командный состав армейской группировки. В 2000–2006 гг. погибло 7 генералов, пять из которых ушли из жизни в 2000–2001 гг.³

<p><em>Таблица 1</em><em>.</em> <strong>Безвозвратные потери офицерского корпуса российской армии в ходе КТО на Северном Кавказе, 1999-2012 гг. </strong><em>(чел., %)</em></p>

Безвозвратные потери в регионе несла не только армия, но и другие силовые ведомства России. Причем соотношение потерь различных силовых структур – один из важных индикаторов стадии КТО, процесса ее системной трансформации. На этапе военных действий, связанном с ликвидацией боевого потенциала Ичкерии (1999–2001) на воинские части и подразделения Министерства обороны РФ приходилась подавляющая доля потерь. По мере перехода общевойсковой операции в деятельность по нейтрализации радикалистского религиозного подполья удельный вес армейских потерь сокращался при параллельном росте погибших представителей других силовых ведомств, прежде всего МВД (федерального и республиканского уровня). В 2003–2006 гг. на армию приходится 45–60% погибших силовиков, а на рубеже 2010-х гг. уже только 5–6% (рис. 2), тогда как доля представителей МВД вырастает до 50–60%. Тем самым, с данного ракурса в КТО можно выделить три крупных этапа, условно обозначаемые как армейский, смешанный и «милицейский».

<p><strong>Рис. 2.&nbsp;</strong>Доля военнослужащих МО в общих потерях сотрудников силовых ведомств РФ на Северном Кавказе,&nbsp;<em>%</em><strong>&nbsp;</strong></p>

<h3 id="text_content_item_21"><strong>Пространственная структура.</strong></h3>

Российская география потерь армии свидетельствует о том, что ликвидация антиконституционного ичкерийского режима была операцией федерального масштаба. В 1999 г. в Чечне погибли представители 72 российских регионов, в 2000 г. – 78. Столь же широкой география потерь оставалась и в последующие два года, начав сокращаться только с 2003 году. Перелом пришелся на середину 2000-х гг. – если в 2005 г. на Северном Кавказе погибли военнослужащие из 46 регионов, то в 2006 г. только из 24 (рис. 3).

В начале 2000-х гг. максимальные потери приходятся на военнослужащих из числа жителей Центрального и Приволжского федеральных округов (19–25% и 21–25% соответственно), а во второй половине данного десятилетия на первые позиции выдвигаются ЮФО и СКФО, на которые в 2006–2007 гг. приходится 33–34% и 40–42% всех погибших военнослужащих, а в начале 2010-х гг. соответственно 10–11% и 67–68% (табл. 2).

Тем самым, курс федерального центра на последовательную «регионализацию» конфликта, локализация его в пределах юга страны оказался успешным, позволяя выделить в данном пространственном сжатии три этапа – общероссийский, южнороссийский, северокавказский. На первом (1999 – середина 2000-х гг.) потери несут военнослужащие практически со всей России, причем эти потери по большей части коррелируют с размером населения макрорегионов страны. На втором (2007–2010) – основная масса погибших приходится на военнослужащих двух федеральных округов южного макрорегиона – ЮФО и СКФО. На третьем этапе (с начала 2010-х гг.) происходит дальнейшее сжатие пространственного формата привлечения армейских подразделений к участию в КТО. И значительная доля потерь приходится на военнослужащих Северного Кавказа, прежде всего, республик, в пределах которых проводились наиболее активные контртеррористические мероприятия (Чечня и Дагестан).

<h3 id="text_content_item_26"><strong>Регионы и города.</strong></h3>

Интерес представляет распределение потерь по отдельным городам и субъектам РФ. Следует отметить: общая география армейских потерь не была ограничена Россией. Среди погибших 40 человек представляют ближнее зарубежье: Украину (в состав которой в то время входил Крымский полуостров), Белоруссию и Казахстан. С ближним зарубежьем были связаны судьбы, куда большего числа российских военнослужащих, отмеченных в анализируемом справочнике. Но после распада СССР значительное число советских офицеров из бывших союзных республик перебралось в Россию. Переезжали на ПМЖ и семьи, из которых в дальнейшем были призваны на срочную службу военнослужащие, погибшие на Северном Кавказе. Но речь в данном случае идет только о военнослужащих, чьи семьи остались в ближнем зарубежье, где и были похоронены погибшие в КТО. Почти 2/3 из представителей этой группы ближнего зарубежья были связаны с Украиной. Причем география их оказалась самой широкой. Помимо Крыма (6 человек), на Северном Кавказе погибли представители еще 11 украинских областей, относившихся ко всем субрегионам страны, а не только к ее русскоязычному поясу, на который, пришлось 2/3 всех погибших⁴.

Военнослужащие из Белоруссии также были выходцами из различных ее региональных центров и сельских территорий (Гродно, Брест, Минская и Могилевская области). Из регионов Казахстана были представлены в основном северные области (Кустанайская, Кокчетавская), входившие в «русский» пояс страны.

Существенно разнились масштабы армейских потерь и по отдельным российским регионам (городам). Из представителей различных городских центров в абсолютном выражении максимальные потери понесли военнослужащие-москвичи (67 чел.). Далее располагались С.-Петербург (35 чел.), Псков (27 чел.) и Ростов (28 чел.). Еще более десятка центров разных макрорегионов страны потеряли на Северном Кавказе 14–21 своих представителей⁵. Потери большинства остальных областных центров и других крупных городов России находились в диапазоне 4–10 чел.⁶

Среди российских регионов первую позицию занимала Чеченская республика (более 220 погибших), что отражало курс на трансформацию КТО федерального масштаба в преимущественно внутреннее противоборство между республиканскими силовиками и этносепаратистами (а впоследствии – и религиозными радикалами). Показательно: потери военнослужащих Чечни, от минимальных в 1999 г. (2 чел.), несколько увеличились в 2000 г. и продолжали расти в последующие годы, достигнув пиковых значений в середине 2000-х гг. (между тем динамика армейских потерь в остальных регионах России была противоположной). Это явное свидетельство постепенного замыкания контура вооруженного противоборства рамками самого республиканского социума.

В пределах 140–155 чел. потеряли военнослужащие каждого из трех крупнейших регионов юга России – Ростовской области, Краснодарского и Ставропольского краев. Далее располагались крупные регионы Урала – Свердловская и Челябинская область, Башкирия (109–112 чел.). Еще шесть регионов потеряли 75–97 военнослужащих (рис. 4).

Учитывая существенные различия в численности населения отдельных центров и территорий, при сравнительном анализе более корректным представляется оценивать не абсолютные, а относительные потери. По этому показателю среди региональных столиц (и в целом, крупных городов РФ) на первой позиции располагался Псков – 13,8 погибших на 100 тыс. жителей. Свою роль сыграли значительные потери Псковской воздушно-десантной дивизии⁷, в которой было много уроженцев регионального центра и остальной области.

В десятке наиболее пострадавших российских центров по удельному показателю оказалось несколько республиканских столиц, представлявших не только Северный Кавказ (Грозный, Владикавказ, Майкоп), но и другие макрорегионы России, в т.ч. Горно-Алтайск, Кызыл, Нарьян-Мар, что отчасти было связано с небольшими размерами данных центров⁸. Москва и С.-Петербург, занимавшие первые места по размерам общих потерь, оказались в группе наименее пострадавших региональных центров (0,65-0,75 чел./100 тыс. жителей).

<p>Среди регионов максимальный удельный показатель потерь (20,4 чел.) пришелся на Чеченскую республику. Далее располагались Псковская область (10,0) и две небольших южносибирских национальных автономии – Горный Алтай и Тыва (5,9 чел.). Показатель более 5 чел./100 тыс. жителей имели также Астраханская область и Ставропольский край, более 4 чел. – еще три региона (Северная Осетия, Новгородская и Калужская области) (рис. 5). Данный перечень свидетельствует, что масштабы абсолютных и относительных потерь далеко не линейно коррелировали с расстоянием между регионами и Северным Кавказом (местом проведения КТО). Но определенная взаимосвязь между этими показателями, безусловно, имелась. Причем с течением времени она становилась все более ощутимой.</p>

Обращает на себя внимание низкий относительный показатель потерь военнослужащих из Московской области (1,01 чел./100 тыс. жителей), почти минимальный среди всех регионов России. С учетом еще более низкого показателя Москвы речь может идти об определенной тактике МО, ориентированной на минимизацию участия в боевых действиях в Чечне призывников из столицы и Подмосковья. Потери среди столичного населения могли иметь повышенный негативный общественный резонанс, которого армейское руководство старалось избежать.

Но нельзя отрицать и возможного влияния других причин, в т.ч. пониженного (в удельном разрезе) призыва в армию столичной молодежи или бо́льших возможностей московских семей, старавшихся не допустить отправки своих сыновей на Северный Кавказ. Очевидно, что все эти причины ограниченного размера потерь московских военнослужащих, пускай в меньшей степени, были характерны и для второй российской столицы.

<h3 id="text_content_item_37"><strong>Расселенческие аспекты.</strong></h3>

Помимо существенных меж- и макрорегиональных различий, анализ обнаружил и серьезные различия в масштабах армейских потерь в разрезе отдельных форм расселения (были изучены региональные столицы, остальные города и сельская местность). Исследование зафиксировало очевидный количественный перевес погибших военнослужащих, связанных с сельской местностью, на нее пришлось 52,7% всех потерь российской армии (при удельном весе поселян среди жителей страны – 26,7%). На административные центры регионов пришлось 18,2% погибших, при доле в населении в 35,6%. Как результат, удельные потери сельского населения в КТО были почти в четыре раза больше, чем у жителей столичных центров (5,01 и 1,29 чел./100 тыс. жителей соответственно). Показатель по остальному городскому населению занимал промежуточное положение (1,95 чел.), но располагался значительно ближе к уровню региональных центров (табл. 3)

<p><em>Таблица 3</em><em>.</em> <strong>Потери военнослужащих по основным формам</strong> <strong>системы расселения России</strong></p> <table class="docx-publication-table"> <tbody> <tr> <td class="docx-publication-cell">Показатели</td> <td class="docx-publication-cell">Россия в целом</td> <td class="docx-publication-cell">Административные столицы</td> <td class="docx-publication-cell">Остальные города</td> <td class="docx-publication-cell">Сельская местность</td> </tr> <tr> <td class="docx-publication-cell">Население, млн чел.</td> <td class="docx-publication-cell">145,16</td> <td class="docx-publication-cell">51,66</td> <td class="docx-publication-cell">54,76</td> <td class="docx-publication-cell">38,73</td> </tr> <tr> <td class="docx-publication-cell">Погибшие военнослужащие, чел.</td> <td class="docx-publication-cell">3680*</td> <td class="docx-publication-cell">669</td> <td class="docx-publication-cell">1070</td> <td class="docx-publication-cell">1943</td> </tr> <tr> <td class="docx-publication-cell">Число погибших на 100 тыс. чел.</td> <td class="docx-publication-cell">2,54</td> <td class="docx-publication-cell">1,29</td> <td class="docx-publication-cell">1,95</td> <td class="docx-publication-cell">5,01</td> </tr> </tbody> </table> <p><em>Примечание. *Без учета представителей СНГ</em></p>

Обнаруженное удельное соотношение потерь по формам расселения фиксировалось не только на федеральном уровне, но и в подавляющем большинстве регионов России (рис. 6). Данная особенность, очевидно, связана с общим соотношением военнослужащих представляющих различные уровни российской поселенческой сети. В первую очередь, речь о сержантско-рядовом составе, на долю которого пришлась основная масса потерь военнослужащих.

По целому ряду причин, доля призванных на срочную службу из сельской местности в российской армии заметно превосходила удельный вес сельских жителей в общем населении страны. Сельская молодежь была в меньшей степени ориентирована на учебу в высшей школе и потому реже пользовалась соответствующими льготами и возможностями по освобождению от службы. Отношение к военной службе было тем хуже, чем серьезней она меняла жизненные планы молодого человека [Смирнов 2009: 103]. Кроме того в общественном сознании сельских россиян в большей степени сохранялось восприятие армии как своего рода «мужской» инициации, заключительной стадии социализации при переходе к самостоятельной взрослой жизни. И потому разнообразные практики «ускользания» от военной службы в сельской местности имели меньшее распространение. Отчасти это могло быть связано и с более широкими статусными и материальными возможностями горожан.

Кроме того, доля юношей, не призванных на срочную службу по медицинским показателям, в городах была выше, чем в сельской местности. Наконец, в целом более привлекательной для сельской молодежи, ограниченной в выборе материально привлекательной работы, была служба по контракту. Тем самым уровень представленности сельской молодежи среди рядовых, сержантов и прапорщиков в российской армии мог быть кратно выше, чем у городских юношей. Данное обстоятельство играло центральную роль и в том, что среди погибшего в КТО рядового состава уровень представленности сельских молодых людей оказался выше, чем городских, в 5,2 раза (соответственно 2,13 и 0,41) (табл. 4).

Существенно иной оказалась поселенческая структура погибших армейских офицеров, среди которых более 38% были связаны с административными центрами российских регионов, и примерно равное число с остальными городами и сельской местностью. Тем самым распределение потерь офицерского корпуса оказывалось приближенным к распределению по уровням поселенческой сети всего населения России.

Учитывая, что основную часть потерь офицерского корпуса в КТО составили погибшие в 1999–2002 гг. лейтенанты и старшие лейтенанты (т.е. недавние выпускники военных учебных заведений), можно сделать вывод, что профессия кадрового военного в середине – второй половине 1990-х гг. оставалась одинаково востребованной во всех расселенческих группах российского общества, как у сельского населения, так и среди жителей средних (небольших) городов или региональных столиц. И даже если, в связи с системной деградацией российской армии и падением социального статуса и уровня материального обеспечения офицерского корпуса, общая привлекательность военной профессиональной карьеры снижалась [Янин, 1993], то происходило это достаточно равномерно у представителей всех основных форм расселения.

<h3 id="text_content_item_46"><strong>Этнонациональная структура.</strong></h3>

В этнонациональном разрезе основная доля погибших военнослужащих пришлась на восточных славян (более 80%). Причем в первые два года, связанные с максимальными потерями, этот показатель превышал 85%. Среди других народов России наибольшую убыль понесли чеченцы – более 200 чел., а также представители народов Поволжья, Урала и Дагестана. Более 170 чел. в сумме потеряли татары и башкиры, до 70 военнослужащих погибло из числа народов Дагестана, около 50 – из представителей народов среднего и северного Поволжья (без татар и башкир) (табл. 5).

Сравнение удельного веса погибших военнослужащих разной национальности с долей последних в населении страны в большинстве случаев обнаруживает сближенность данных показателей. Среди исключений по понятным причинам находятся народы Северо-Восточного Кавказа и, прежде всего, чеченцы, на которых пришлось около 5% всех погибших в КТО (при доле среди россиян 0,93% по переписи 2002)⁹.

При этом национальная структура погибших военнослужащих менялась во времени, напрямую коррелируя с обозначенной общесистемной эволюцией КТО от военной кампании федерального масштаба к региональной контртеррористической работе, осуществляемой в значительной степени силами республиканских силовиков. По мере такого замыкания вооруженного противоборства контуром самих республиканских социумов доля восточных славян среди погибших солдат и офицеров с 85–86% (рубеж 2000-х гг.) сократилась до 35–55% в начале 2010-х гг., а большинство других народов России с середины 2000-х гг. вообще перестали нести армейские потери. При этом, удельный вес представителей Северо-Восточного Кавказа за анализируемый период проведения КТО поднялся с 2,6–2,9 до 45–60% (рис. 7).

<h3 id="text_content_item_51"><strong>Выводы.</strong></h3>

Комплексное изучение армейских потерь подтвердило взаимоувязанную динамику основных параметров КТО на Северном Кавказе, в процессе ее системного перехода от общевойсковой операции федерального масштаба (с подключением армейских подразделений почти всех российских регионов) к сумме локальных силовых мероприятий, ограниченных отдельными населенными пунктами и осуществляемых преимущественно силами республиканских органов МВД при весьма ограниченном участии непосредственно армейских структур и узкой географии потерь российских силовиков (в т.ч. представителей МО). В этом трансформационном процессе выделяются три системных этапа, которые можно условно обозначить как общероссийский (1999–2000/2001), южнороссийский (2001–2005/06), северо-кавказский (с 2006/2007), которые обнаруживаются в пространственной широте армейских потерь, в национальной структуре погибших военнослужащих и удельном весе представителей МО в общих потерях силовиков на Северном Кавказе (табл. 6).

<em>Таблица 6</em><em>.</em> <strong>Эволюция КТО на Северном Кавказе</strong><table class="docx-publication-table"><tr><td class="docx-publication-cell"> Годы</td><td class="docx-publication-cell"> Системный формат</td><td class="docx-publication-cell"> Масштаб КТО</td><td class="docx-publication-cell"> Ведомственная структура потерь силовиков</td><td class="docx-publication-cell"> Национальная структура потерь военнослужащих МО</td><td class="docx-publication-cell"> Российская география армейских потерь</td></tr><tr><td class="docx-publication-cell"> 1999–2000/01</td><td class="docx-publication-cell"> Общероссийский</td><td class="docx-publication-cell"> Военная кампания (общевойсковая армейская операция)</td><td class="docx-publication-cell"> Исключительно и почти исключительно потери МО</td><td class="docx-publication-cell"> Самое значительное преобладание восточных славян </td><td class="docx-publication-cell"> Почти все регионы Российской Федерации</td></tr><tr><td class="docx-publication-cell"> 2000/01– 2005/06</td><td class="docx-publication-cell"> Южнороссийский (макрорегиональный)</td><td class="docx-publication-cell"> Комплексная КТО с широким участием армейских подразделений</td><td class="docx-publication-cell"> Преобладание или существенная доля потерь МО при постепенном росте удельного показателя МВД</td><td class="docx-publication-cell"> Преимущественно восточные славяне при повышенной доле потерь представителей народов Северо-Восточного Кавказа</td><td class="docx-publication-cell"> Преимущественно регионы Европейской России </td></tr><tr><td class="docx-publication-cell"> с 2006/ 2007</td><td class="docx-publication-cell"> Северо-Кавказский (межрегиональный)</td><td class="docx-publication-cell"> Совокупность локальных операций с разовым подключением армейских подразделений</td><td class="docx-publication-cell"> Существенное (и все более возрастающее) преобладание потерь республиканского МВД и внутренних войск МВД РФ</td><td class="docx-publication-cell"> Восточные славяне и представители народов Северо-Восточного Кавказа при нарастающем росте доли последних</td><td class="docx-publication-cell"> Очевидное преобладание регионов Юга России (ЮФО и СКФО) и сопредельных с ним территорий страны</td></tr></table>