Везде
Общество травмы: поиск пути исцеления (приглашение к дискуссии)
Оглавление
Аннотация Оценить Содержание публикации
Библиография Комментарии
Поделиться
QR
Метрика
Общество травмы: поиск пути исцеления (приглашение к дискуссии)
Аннотация
Код статьи
S013216250009344-1-1
DOI
10.31857/S013216250009344-1
Тип публикации
Статья
Статус публикации
Опубликовано
Авторы
Волков Юрий Григорьевич 
Должность: директор; научный руководитель Института социологии и регионоведения
Аффилиация:
Южнороссийский филиал ФНИСЦ РАН
Южный федеральный университет
Адрес: Российская Федерация, Ростов-на-Дону
Выпуск
Номер 9
Страницы
16-27
Аннотация

Статья написана под влиянием идей монографии Ж.Т. Тощенко “Общество травмы” и посвящена анализу реального состояния и проблем развития современного российского общества. В первую очередь это касается базового для данной монографии концепта общества травмы. В статье систематизируются и детализируются родовые и специфические характеристики обществ травмы. Сравнительный анализ концепции культурной травмы, разработанной П. Штомпкой, и развиваемой Тощенко концепции общества травмы показывает имеющиеся между ними существенные теоретические различия и определенные моменты сходства. Подчеркивается актуальность для современной социологической науки панорамного подхода, развиваемого в монографии, акцент на значимости для изучения современного российского общества макросоциологических обобщений. Концепция “общества травмы”, основывающаяся на положении о фундаментальной значимости развития для всякого общества, постулирует социальную травму как состояние, препятствующее развитию. Раскрывается глубина и взаимозависимость поднятых проблем, связанных с формированием общества травмы в современных российских условиях, и необходимость разработки для их исследования теоретической парадигмы, основанной на синтезе социологии и социальной философии. При этом привлечение обширного материала, полученного в ходе эмпирических социологических исследований, является основой верификации и конкретизации теоретических положений, выходящих на уровень философско-исторической концептуализации. Подчеркивается дискуссионность понятия “общество травмы”, которое нуждается в дальнейшем осмыслении в дискурсе отечественных социологов.

Ключевые слова
общество травмы, культурная травма, развитие, прогресс, панорамный подход, эволюция, социальная неопределенность, социальное неравенство, отчуждение
Классификатор
Получено
21.04.2020
Дата публикации
21.09.2020
Всего подписок
4
Всего просмотров
45
Оценка читателей
0.0 (0 голосов)
Цитировать Скачать pdf
1 Обратиться к проблеме, заявленной в названии статьи, побудил выход новой монографии Ж.Т. Тощенко «Общество травмы» [Тощенко, 2020]1. Как и предыдущие работы этого автора, опубликованные за последнее десятилетие, она посвящена исследованию дисфункциональности современного российского общества, анализу ее факторов и следствий.
1. Ссылки из этой книги далее будут указываться в круглых скобках. – Прим. ред.
2 То обстоятельство, что общество, подобно человеку, может испытывать недомогание, быть «травмированным», стало сравнительно недавно признаваться и осмысливаться современной социально-философской и социологической мысли. Аналогия с болезнью, метафора болезни прекрасно работает при описания социальных процессов. Даже удаляясь на столетия назад в историю литературы, мы можем вспомнить Гамлета со знаменитым «Неладно что-то в датском королевстве». «Something is rotten in the state of Denmark …»(Act-I, Scene-IV). Когда в обществе «неладно», поэт говорит об этом устами трагического героя, а философ и социолог ищут объяснение общему недомоганию, исследуют факторы, объединенное действие которых привело к болезни и тягостному состоянию общества и его членов.
3 Репрезентируя современное российское общество как «общество травмы»,– афористичность названий стала фирменным знаком работ Ж.Т. Тощенко – он тем самым отделяет истоки и характер болезни от самого «пациента». Подчеркивается, что «недомогание» современного российского общества – не только результат его сущностных внутренних деформаций, но и результат травмы, нанесенной извне.
4 В самом понятии «травма», превращенном П. Штомпкой в социологический термин [Штомпка, 2001b: 6–7], заложен глубокий смысл: социальная и культурная травма возникает на теле общества как совокупный результат событий и процессов, грубо и деструктивным образом вторгающихся в жизненно важные для его здорового функционирования. Прежде всего, к таким сферам относятся исторически сформировавшаяся культурная идентичность нации. Изменения в этой сфере наиболее болезненны. Как пишет Штомпка, «культурные изменения и, как следствие, изменение склада ума, жизненных позиций и мотиваций социальных акторов – необходимая часть реформы институтов. Для устойчивого развития посткоммунистические общества должны преуспеть в культурной трансформации. Их базовая проблема связана с аксиомой социологии: сфера культуры инертна, меняется гораздо медленнее, сопротивляется переменам гораздо сильнее, чем любая другая область» [Штомпка, 2001a]. Как мы видим, у Штомпки речь идет о травме как форме реакции культуры на системные институциональные трансформации.
5 При этом, отмечает А.В. Кучева, понятие «травма» используется применительно к именно коллективному феномену: «это состояние, переживаемое группой, общностью, обществом в результате разрушительных событий. Травма действует на коллектив и не может быть индивидуальным нарушением. Социум может поразить биологическо-демографическая травма (эпидемия, голод, резкий рост смертности, падение рождаемости и т.п.), социально-политическая травма (анархия, крах рынка, революция)» [Кучева, 2016: 118–120]. Это дает основание для определения общества, переживающего или пережившего в прошлом такую травму, как «общества травмы», поскольку оставленный переживанием травмы след становится наиболее фундаментальной характеристикой такого общества на длительный период времени.
6 Возвращаясь к монографии Ж.Т. Тощенко, нетрудно заметить, что ее автор, отчасти разделяя концепцию травмы П. Штомпки, стоит на иных позициях и вносит в социологический термин «травма» гораздо более широкий смысл. Начиная изложение с экскурса в философию и историю Нового Времени, Тощенко обращается к анализу генезиса представлений о развитии и понятия «прогресс». «При самых различных интерпретациях этого феномена, – подчеркивает он, – можно сказать, что они имели общие черты: прогресс трактовался как движение общества в направлении большей целостности и сложности, гармоничности и структурной упорядоченности, к более совершенному социально-экономическому, социально-политическому и социально-культурному устройству, основанному на преодолении отчуждения человека и полной реализации его творческого потенциала» (с.16). Говоря о формах, модальностях, в которых, согласно теоретическим представлениям последних веков, может осуществляться развитие (мыслимое непременно как прогресс), он подробно останавливается на эволюции и революции – модальностях «плавного» и «скачкообразного, конфронтационного» его осуществления. При этом, выделяя модальности развития, то есть те формы, в которых может осуществляться общественный прогресс, Тощенко позиционирует «общество травмы» как отдельную «модальность развития наряду с эволюцией и революцией» (с. 11).
7 Возникает иной ракурс анализа, в котором концепт «общество травмы» не только разворачивается в русле использования понятия «культурная травма» П. Штомпкой, но и рассматривается как особая модель социальной динамики, не являющаяся ни эволюцией, ни революцией. Констатируя утраченность в некоторых современных обществах – и либерально-демократических по своему политическому устройству, и авторитарных – критериев прогрессивного развития, Тощенко настаивает на необходимости введения в оборот общественных наук понятия «общество травмы» для обозначения и объяснения принципиально иных характеристик обществ, «находящихся в длительном деформированном состоянии» (с. 23). Таким образом, предлагается новая предельно общая философско-историческая схема, внутри которой общества типологизируются не по основаниям экономических (рынок\плановая экономика), политических (демократия\авторитаризм) различий, а по основанию социального прогресса или отсутствия такового. Такой подход сразу погружает нас в жёсткий реализм действительности, ставящей перед любым обществом вопрос о развитии. И те общества, состояние которых не позволяет увидеть динамику реального развития, автор монографии обозначает понятием «общество травмы».
8 Следовательно, речь идет о неких длительных дисфункциональных состояниях, попав в которые, общество теряет ориентиры развития и не может сформировать определенных ожиданий относительно будущего. «Общество травмы» – очень широкая категория, к которой Тощенко относит не только Россию, хотя именно ей в книге уделяется наибольшее внимание; под нее подпадают самые разные в экономическом, социальном и политическом отношении общества, в силу разнообразных причин утратившие значимые измерения прогрессивного развития и потому демонстрирующие те или иные деформации.
9 Итак, имеются в виду деформации траекторий социальных изменений. Можно ли согласиться с позицией Тощенко, согласно которой такие деформации во многом связаны с неопределенностью стратегических целей общественного развития, отсутствием выверенной научно-теоретической базы для разработки стратегии социального строительства? Нам в современную эпоху неопределенность кажется естественной характеристикой социальной жизни. Тем более что в социальном знании она тоже находит себе место: в ХХ в. сама концепция общественного прогресса переживает кризис, связанный с множественными социальными конфликтами, двумя мировыми войнами, революциями и интенсивными социальными изменениями. Все эти события «поставили под сомнение как непрерывность позитивных изменений в жизни человечества, так и полноту существующих концепций и теорий, объясняющих противоречивое многообразие экономической и социальной жизни» (c. 26). Объективная логика глобальных и локальных социальных процессов усложнилась, и сообразно с этим стали сложнее, утратили детерминистскую линейность теоретические концепции общественных наук, отрефлексировавших необходимость, говоря словами Валлерстайна, «работать с неопределенностью» [Валлерстайн, 2001].
10 Однако, как показывает состояние современных наук об обществе, работа с неопределенностью вылилась в плюрализацию научных школ и парадигм социологии, многие из которых предлагают противоречащие друг другу методологические установки. По мнению Б. Латура, такой плюрализм подходов обусловлен сохранением в социологическом знании «пяти источников неопределенности» [Латур, 2014]. По мнению Латура, кстати, социологи не приговорены остаться навсегда в состоянии «работы с неопределенностью», но новая определенность социального знания будет связана с кардинальной сменой его ориентиров.
11 Точка зрения Тощенко на неопределенность в современном социальном знании и в жизни общества – существенно иная. В отличие от исследователей, видящих в неопределенности не зависящую от людей характеристику современных обществ, он рассматривает ее как состояние объективной дефицитарности, обрекающее рядовых акторов на дискомфорт, неуверенность в близком и далеком будущем, а правящие элиты обществ – на ошибочные стратегические решения, не базирующиеся на научном знании. С одной стороны, это отход от свойственных современной социальной науке неклассических представлений, согласно которым неопределенность есть нечто естественное, с другой же – возвращение в классическую систему координат, в рамках которой всегда ценилась определенность.
12 Вот с этой классической позиции, которую занимает Тощенко, неопределенность взывает к преодолению, потому что являет собой почву для наступления хаоса и аномии. По его мнению, принятие неопределенности за норму и является подспудной причиной стратегического авантюризма и волюнтаризма, когда правящие элиты пытаются создавать новые модели общественного устройства практически вслепую, на ходу меняя ориентиры, осуществляя рискованные эксперименты, социальная цена которых оказывается слишком высокой. Какое именно общество должно стать итогом строительства, не знают не только народные массы, зачастую лишенные возможности выражать свои стремления и потребности, но и сами правящие слои, инициирующие преобразования. Речь идет не только о современном российском обществе, хотя прежде всего внимание автора монографии направлено, безусловно, на него. Имеется в виду «общество травмы» в широком и общем смысле, управляемое чисто реактивно, без выверенных научных программ, на основе сменяющих друг друга экономических и политических гипотез, неадекватность которых приводит к множественным стратегическим ошибкам. В таких случаях социальные и экономические эффекты неопределенности, трактуемой не как дефект, а как некая норма, временами интерпретируются как следствия кризиса. В настоящее время социальные науки привычно оперируют понятием «кризис», пытаясь находить объяснение нестабильному, турбулентному и лишенному определенности социальному миру в действии разнообразных факторов и объективных условий, которые позиционируются исследователями как причины кризисов, деформаций, регресса, архаики, странных «зигзагов» общественного развития (с. 26). Таким образом, неопределенность, с которой не может справиться современное социальное знание, коррелирует с объективной неопределенностью социальной действительности, которую невозможно адекватно объяснить привычным термином «кризис», поскольку описываемое состояние стагнации и утраты ориентиров развития не имеет подобно кризису более или менее четких временных границ и может длиться на протяжении масштабных исторических сроков. При этом стагнация в принципе не может быть описана посредством понятия «кризис», так как «в отличие от кризиса, который несет в себе заряд послекризисного развития, стагнация не имеет внутренних пружин для будущего экономического роста» [Аганбегян, 2019: 3–15]. Итак, современные социальные науки, стремится показать Тощенко, испытывают в настоящее время кризис объяснительных моделей, выходом из которого он считает обращение к понятию «общество травмы» как системному объяснению специфики преобладания в социумах процессов стагнации или регрессии.
13

* * *

Хотя общества травмы различаются по территориальному положению, социальному строю, исходному уровню социокультурного развития обществ, они обладают родовыми (объединяющими) характеристиками, среди которых основными являются стагнация, отсутствие реального развития, экономическая дезорганизация. В политической сфере такие общества объединяет нестабильность, выраженная в «постоянном переформатировании политического пространства» (с. 52), низкой управленческой компетентности, межэлитных и внутриэлитных конфликтах. Во многих случаях всё это дополняется межнациональными и межконфессиональными противостояниями, актуализацией давних латентных конфликтов, которые еще недавно казались преодоленными навсегда, вновь вспыхнувшими территориальными претензиями и другими деструктивными событиями и процессами. Нередко обостряются и становятся непримиримыми разнообразные противоречия, о которых еще сравнительно недавно никто не помнил. Но в силу странных причин и обстоятельств они оказываются очень значимыми и выходят на передний план общественного внимания. Примеры подобных процессов Тощенко находит в исторически и территориально очень далеких друг от друга странах: от латиноамериканских до ближневосточных и от Грузии до Украины.
14 Общества травмы объединяет еще одна сквозная черта – “низкое качество деятельности тех, кто осуществляет руководство экономической и политической жизнью” (с. 54). Эта системная характеристика правящего класса обусловлена дефектами их рекрутинга, низкой личной компетентностью, превалированием в их сознании частногрупповых и клановых приоритетов над общенациональными. Отсутствие ответственности перед страной и ее населением, неспособность к компетентному и качественному решению встающих перед обществом и государством проблем приводят к вытеснению реальной деятельности ее имитацией. Отсюда и деградация политических партий, которые формируются не классами для выражения их интересов, а зачастую искусственно сконструированными группами в целях продвижения к власти, удержания её и использования ресурсов общества в целях группового и/или собственного обогащения. На смену реальной политической жизни приходят полит-технологии, на смену живому участию активной части населения в политике – оплачиваемая работа профессионалов-технологов, создающих для масс иллюзию такого участия.
15 Описание родовых и специфических (видовых) черт «общества травмы» в монографии выдержано в резко критическом ключе, что предопределяется выбранным ракурсом рассмотрения, и осуществлено в контексте самого широкого обзора положения дел в конкретных обществах, попавших в колею существования «вне эволюции и революции». Эти общества и страны объединяет то, что они оказались в ситуации хаоса и неопределенности куда большей, чем та, на которую указывает Валлерстайн. Эта неопределенность «рукотворная»; на утрату определенности в результате глобальных объективных процессов здесь накладываются неумелые, осуществляемые в рамках ошибочных стратегий, обусловленные групповыми частноэгоистическими мотивациями действия, манипуляции с массовым сознанием, игра на глубинных аспектах коллективной ментальности. Всё это в совокупности проистекает из отсутствия должного уровня стратегического мышления у правящих элит, которые в «обществах травмы» заняты не столько проблемами общества, сколько самими собой.
16 Но частноэгоистическая заинтересованность и дефицитарная компетентность правящего класса – только один из факторов, способствовавших превращению российского общества в “общество травмы”. Второй фактор – пренебрежение наукой и научным мышлением ради постановки и достижения искусственно сконструированных целей: “В российском обществе травмы полностью проигнорирована роль науки… При всех высоких словах о науке в современной России, которые раздаются в ее адрес, особенно в последнее время, они никак не подкрепляются реальными делами” (с. 107). Слабость отечественного научного экспертного сообщества, на которую давно указывал и О.Н. Яницкий [Яницкий, 2003], отсутствие реальных рычагов влияния ученых на проводимую экономическую политику становятся причиной принятия непродуманных политико-экономических решений, начиная с «шоковой терапии» девяностых годов: «Если говорить о сути провозглашенной и осуществляемой рыночной реформы, то можно сказать… ей присуща иррациональность. Идеи рыночных реформ, никем не проверенные и нигде не применяемые, Гайдаром и его командой были положены в основу экономической политики. Фантазии чикагской школы монетаризма стали внедряться во все отрасли национального хозяйства» (с. 98). В то же время для российской экономики, полагает Тощенко, гибельным является сохранение ее олигархического характера, заложенного изначальной либеральной направленностью стратегии реформ и до сих пор болезненно отражающегося на уровне доходности бюджета, решении проблем национального и регионального развития (с.112).
17 Важнейшее из негативных следствий такой стратегии – непомерный, «ничем не оправданный и необъяснимый с точки зрения не только теории, но и здравого смысла рост социального неравенства» (с. 43). В условиях столь стремительного накопления капитала абсолютным меньшинством и столь же стремительного обнищания массового слоя, которое отражает эта диспропорция, общество не может ставить перед собой целей прогрессивного развития, которое требовало бы отказаться от приоритетов частногруппового обогащения.
18 Среди социальных характеристик «обществ травмы» на первое место выходит такой феномен, как бедность. Приводимая в этой связи чудовищная статистика (с. 56) наглядно демонстрирует, сколь разительны социально-экономические контрасты современного мира и насколько сами общества травмы деформированы массовой бедностью. Бедность широких слоев населения, острейшее имущественное неравенство порождают неравенство возможностей в получении образования, пользовании услугами здравоохранения. В обществах травмы существенно ограничены и деформированы существующие каналы восходящей социальной мобильности, что означает закрытость друг от друга социальных слоев и, прежде всего, закрытость элит. Изменения в социально-классовой структуре обществ травмы проявляются в образовании нового класса – прекариата, который формируется из многочисленных, самых разнообразных социальных слоев и характеризуется зыбкостью и нестабильностью социального положения. Прекариат – феномен современности, живое свидетельство «текучести социального» (З. Бауман), его присутствие в стратификационной структуре характерно для всех современных обществ, но в обществах травмы процесс прекаризации нарастает усиленными темпами и несет в себе деструктивные для общества тенденции [Широкалова, 2019: 165–172].
19 Продолжающиеся процессы имущественного расслоения приводят к размыванию и без того зыбких, «плавающих» границ российского среднего класса, незначительная часть которого «примыкает к зажиточным верхним слоям, а большинство теряет свои прежние преимущества, утрачивает возможности реализовать себя и обеспечить будущее своих детей» (с. 118). Нетрудно понять, что представители наиболее бедных слоев населения в этой ситуации могут лишь становиться всё беднее. Об этом и свидетельствуют приводимые в монографии данные Росстата: «численность бедных, т.е. живущих ниже прожиточного уровня (9500 руб. в месяц) с 2012 по 2018 г. не уменьшилась, а, наоборот, выросла – с 12 до 21,1 млн. По данным Росстата, их было в 2014 г. 13,1%, в 2015 г. – 15,1%, а в 2018 г. стало 12,7%)» (с. 119).
20 Особенностью российского общества травмы, вытекающей из сложившейся ситуации, является формирование у социальных групп «специфического жизненного мира с короткоживущими рефлексиями», охарактеризованного автором в его предыдущих работах [Тощенко, 2018: 210, 217–218].
21 В результате неизбежно происходят изменения в сторону парадоксальности сознании социальных групп. Это сознание, для которого имеют значение только сиюминутные, краткосрочные взаимодействия в настоящем, становится его базой. Ни будущее, которое такое сознание не в состоянии прогнозировать из-за нестабильности и неопределенности социальных процессов в обществах травмы, ни прошлое, которое такому сознанию трудно и почти невозможно осмыслить, не имеют для него непосредственного значения. Узость социальной рефлексии не позволяет такому сознанию осмысливать и использовать ни собственный накопленный в прошлом опыт, ни тем более исторический опыт прежних поколений; и этим обусловлена его социокультурная скудость. Такое сознание характеризуется недосформированной рациональностью, в значительной мере остается эмотивным, и потому, например, таким успехом в свое время пользовался предвыборный лозунг «Голосуй сердцем!». Короткоживущие рефлексии не простираются дальше ближайшего времени, нацеливая акторов на достижение ближних целей при безразличии к более отдаленному будущему: общество травмы так деформирует сознание людей, что они не видят темпоральной перспективы для себя и живут сегодняшним днем.
22 С экономическими проблемами, возникшими в результате стратегических ошибок, сопряжена еще одна группа проблем, характеризующая уже не столько социально-экономическое, сколько духовно-мировоззренческое измерение российской действительности. Рост имущественного неравенства, поляризация общества по уровню доходов, показано в монографии, приводит к нарастающему взаимному отчуждению социальных слоев и групп, члены которых вследствие огромных различий в уровне доходов утратили всякое представление об образе жизни, характере повседневных практик, мировоззрении друг друга. И самое главное то, что в условиях такой жесткой имущественной поляризации между ними не может быть никакой социальной солидарности. Это наиболее ярко проявляется на уровне молодого поколения, принимая во внимание, что дети правящего класса вырастают и получают образование за рубежом, далее продолжают жить там и либо глубоко чужды проблемам своих ровесников из массового слоя, либо имеют на эти проблемы свой альтернативный взгляд.
23 В то же время российское общество травмы характеризуется возрастающим межпрофессиональным отчуждением. Приведенные в монографии данные Росстата говорят о том, что в современной России «почти половина совокупного спроса на труд сосредоточена всего в 27 профессиях. По численности первые два места занимают две группы: водители автомобилей (чуть более 7% всех занятых) и продавцы (около 7%). Если к этому добавить 1,3 млн охранников, то деформация профессиональной структуры становится особенно наглядной» (с. 127). При этом ни одна из 27 наиболее востребованных в современной России профессий не ассоциируется с техническим прогрессом. Современные интеллектоемкие специальности – программисты, инженеры высокотехнологичных областей производства – не входят в этот список, из чего явствует: имеет место лаг между потребностями научно-технического прогресса и реальными запросами российской экономики и культуры. Реально низкая востребованность обществом людей интеллектуального труда проявляется не только в слабом спросе на внутреннем рынке труда, но и в значительной разнице профессиональных доходов не в их пользу. Иначе говоря, интеллектуальный труд в современном российском обществе не получает достойного вознаграждения и социального поощрения.
24 С другой стороны, о многом свидетельствует и факт, что среди представителей наиболее социально востребованных профессий определенный (немалый) процент составляют люди с высшим и средним специальным образованием, не нашедшие иного применения своим профессиональным компетенциям. Естественно, в ситуации вынужденного отчуждения от полученной профессии у людей возникает неудовлетворенность своим положением, утрачивается доверие к институтам общества, которому они оказались ненужными в профессиональном отношении.
25 В современном российском обществе отчуждение нарастает и между городом и деревней. Хроническая болезнь России – запустение и упадок деревни – проявляется в общей деградации сельской жизни, связанной с постепенным снижением общественного престижа труда на земле и сельского образа жизни, оттоком трудовых ресурсов, особенно молодежи, из сёл и деревень в города. В настоящее время «отсутствие рабочих мест, нехватка ресурсов, эксплуатация, а также распространение ориентации на городской образ жизни вынуждают сельских жителей и особенно молодежь отказываться от труда на земле, в результате чего происходит раскрестьянивание. Капиталистические отношения, основанные на конкуренции, дробят монолитный сельский жизненный мир, возникает атомизация сельского образа жизни, растет социально-экономическое неравенство, социальные связи становятся более короткими и предельно прагматичными» [Тощенко, 2020: 133]. В результате объективных процессов урбанизации и процессов деградации, присущих обществу травмы, сельский труд и в целом перспектива жизни в селе утратили привлекательность. Российская сельская глубинка остается практически не затронутой процессами модернизации, напротив, она мало-помалу архаизируется, являя разительный контраст крупным городам. Город и село в современной России живут разной жизнью и говорят на разных языках.
26 Еще одна форма отчуждения, очень характерная для российского общества травмы, – отчуждение между регионами обширной страны, огромные социально-экономические и социокультурные различия, тормозящие развитие отечественной экономики в целом: «В настоящее время в России сложились огромные диспропорции в развитии регионов, которые имеют тенденцию увеличиваться. В докладе Всемирного банка (сентябрь 2018 г.) утверждается, что «сегодня Россия имеет самый высокий уровень регионального неравенства среди крупных стран с развивающейся экономикой». Если в развитых странах это различие составляет 3–5 раз, то в России – 25 раз. Это приводит к тому, что уровень жизни в разных регионах колеблется в значительной степени – в бедных регионах она в разы меньше по сравнению с Москвой и другими крупными городами” (с. 134). В этой связи возникает вопрос: как и почему пробуксовывают федеральные проекты, направленные на сокращение этого разрыва.
27 Наряду с отчуждением друг от друга российских регионов существуют и даже возрастают социально-экономические и социокультурные различия между Севером и Югом, Востоком и Западом России. Отмечая, что в противоположность исторически интенсивным процессам освоения территорий Севера и Сибири в настоящее время там наблюдается стабильное сокращение населения и соответствующая деградация социальной жизни (с. 137).
28 Наконец, в современном российском обществе имеет место межэтническое отчуждение, особенно опасное и деструктивное по своим эффектам в силу полиэтничности страны и необычайной значимости этноконфессионального фактора для поддержания социальной стабильности. Запуск деструктивных процессов в сфере межэтнических отношений произошел после распада СССР, когда был взят курс на суверенизацию бывших автономий, которая рассматривалась как составная часть демократизации управления. Это послужило триггером актуализации давних этнонациональных проблем и конфликтов, возвращения в некоторых регионах межнациональной напряженности, сглаженной десятилетиями мирного сосуществования и интернациональной дружбы народов и этнических групп в границах СССР. Наиболее трагическим из следствий этих процессов стали две войны в Чечне с большими человеческими жертвами, а также “парад суверенитетов”, рост тенденции регионализации страны, поставивший ее под угрозу распада (с. 141–142).
29 Для понимания состояния общества травмы важно остановиться на особенностях социального самочувствия современных россиян, в частности – на распространенности социальных фобий, свидетельствующих о достаточно массовом чувстве дискомфорта, связанном со страхом перед настоящим и будущим, ощущением неопределенности, чувством беспомощности в связи с невозможностью влиять на происходящее. Негативный фон социальному самочувствию россиян создает прежде всего чувство несправедливости происходящего в обществе: «Среди всех страхов и опасений на первый план выходит “чувство несправедливости” Такая оценка всеобъемлюща. Она охватывает как общее ощущение несправедливости, характерное для всего общества, так и для непосредственно окружающей человека среды. Причем она может серьезно дифференцироваться и касаться не только экономического положения человека, но и его социального настроения, его оценки взаимоотношений с окружающим миром» (с. 142–143).
30

* * *

Что же происходит с обществом травмы в политической сфере? Ставя вопрос о переформатизации политического пространства современного российского общества, Тощенко останавливается прежде всего на возможности реального широкого политического (со)участия народа в воздействии на политическую обстановку в стране. Анализируя результаты исследований, он делает вывод об «абсолютной отстраненности от народа» (с. 151) двух высших уровней власти – федерального и регионального. А как утверждать иначе, если 90% респондентов считают, что не могут влиять на принятие решений органами этих уровней? Лишь около 5% полагают, что могут влиять на политику органов власти посредством электорального участия. Не лучше обстоит дело с влиянием населения на общество и власть посредством участия в общественных организациях: почти 75% уклоняются от участия «в любых организационных формах общественной деятельности. То есть идет демонстрация аномии, индифферентности, отказа (или воздержания) связывать себя с чуждыми обязательствами. На наш взгляд, значительную роль в таком отвержении играет полное неверие в значимость и эффективность этих форм влияния на дела общества и государства» (с. 154).
31 Доверие снижается не только к власти, но и к политическим партиям и профсоюзным объединениям, дискредитировавшим себя в глазах населения имитативной и не приносящей ощутимых результатов деятельностью. «Для обществ травмы характерно исключение народа из процесса управления страной, производственными организациями, всем тем, что окружает людей в их повседневной жизни. Практически, несмотря на провозглашенную многопартийность, которая подавалась как средство демократизации, существующие партии скорее изображают оппозицию, чем силу, оппонирующую и противостоящую правящему классу. Бутафорскую роль выполняют и профсоюзы. Ушли в прошлое (т.е. перестали существовать) многие общественные организации по месту деятельности людей. В результате формируется аномичное поведение. Самоустранение становится характерным для значительного числа населения» (с. 59).
32 Общество травмы породило и снижение доверия россиян к РПЦ. Несмотря на значительный кредит доверия, которым пользовалась Православная Церковь в первые десятилетия реформ, в настоящее время этот кредит почти исчерпан, поскольку она «вместо расширения своей деятельности по проявлению милосердия, по оказанию помощи социально угнетенным и обиженным судьбой постоянно демонстрирует попытки вмешательства в решение социально-политических проблем, а также безответственно, а порой и беспардонно вмешивается в дела культуры, образования» (с. 162).
33 Состояние политического пространства во многом зависит от идейного, духовного, мировоззренческого состояния общества. Характеризуя эти параметры российского общества травмы, автор монографии подчеркивает, что отсутствие объединяющей идеологии, которая могла бы стать основой общественного консенсуса относительно базовых ценностей, препятствует оздоровлению общественной атмосферы. Можно соглашаться или нет с этим мнением, но в некоторой степени нельзя не признать вслед за Тощенко, что «демократическое общество, при всей приверженности к многообразию взглядов, в определенных, прежде всего экстремальных для общества ситуациях, также стремится к формированию общественного консенсуса, к определенной идеологической однородности, по крайней мере, по отношению к правам человека» (с. 200). Какую бы позицию ни занимать в этом вопросе, нам представляется: консенсус относительно базовых социальных ценностей – условие нормального существования социума. Тем важнее задача нахождения идеологических или мировоззренческих ориентиров, которые стали бы стимулом для перехода к интенсивному развитию.
34 Общество травмы предполагает анализ состояния социального и человеческого капитала. Особенно в таких областях как российское образование, здравоохранение и наука, в которых происходят деформационные процессы, разворачиваются деструктивные тенденции, связанные с так называемой оптимизацией, снижается социальный престиж педагогического труда, деятельности врачей и ученых. Наблюдается значительный отток интеллектуальных сил из страны, основной причиной чего является несоразмерная общественной значимости низкая материальная вознаграждаемость их работы, отсутствие перспектив профессионального роста.
35 Рассматривая постперестроечное российское общество как травмированное, больное, есть очень большой соблазн «пуститься в критику без берегов», решая традиционный для нашей культуры вопрос «Кто виноват?». Монография Тощенко, несмотря на присутствующий в ней большой критический запал и публицистичность, критикой не ограничивается. Она претендует на научную беспристрастность и реализует это притязание, поскольку основывает аргументы и выводы на детальном анализе многочисленных статистических данных, на материалах множества социологических исследований, на огромном массиве проработанных отечественных и зарубежных источников.
36

* * *

Острая критическая тональность, широта охвата социальных процессов современности определяют значительность и нестандартность исследования Ж.Т. Тощенко – не только среди современных работ по социологии, но и среди предыдущих монографий автора, посвященных, в сущности, одной и той же теме – анализу средствами социологических парадигм и методологий состояния современного российского общества. В отличие от большинства монографических и диссертационных исследований, традиционно ориентированных на одну конкретную актуальную для изучения тему, монографии Тощенко панорамны. Каждая из них – своеобразный масштабный «портрет» российского общества под углом зрения либо парадоксальности сформированного им социального типа личности, либо феноменологии человеческих типов, представленной современными российскими элитами, либо под микроскопом феноменологической социологии в ее новой ипостаси. Панорамный характер всех этих масштабных исследований обусловлен, во-первых, индивидуально-личностной спецификой исследовательской оптики автора, который, судя по всему, естественно для себя тяготеет к крупным, энциклопедическим формам организации научного текста. Во-вторых, панорамное видение диктуется, как нам представляется, необходимостью подняться над конкретностью отдельных тем для того, чтобы охватить их сразу и во взаимосвязанности, позволяя увидеть многомерное сплетение причин и следствий, дать целостную оценку событий и тенденций современного российского общества. Если для отечественной академической социологии в целом характерна сконцентрированность внимания на внутренних российских проблемах, исследуемых на теоретическом и эмпирическом уровнях со всей необходимой скрупулезностью, то работы Ж.Т. Тощенко напоминают съемку с высоты птичьего полета: на такой высоте другой обзор, другой размах и другая степень свободы мышления, благодаря которой возникают порой рискованные сравнения и обобщения.
37 Но главная ценность подобных исследований заключается в том, что они по-своему уравновешивают тенденцию увязания в частном. За тщательным анализом частностей социальной действительности можно потерять из виду целое – и в глобальном смысле, и применительно к российскому обществу, которое при всей его анклавности, региональности и неравномерности социально-экономического развития было и остается целостным. Способность к научной рефлексии на уровне общественного целого – залог того, что это целое не будет незаметно утрачено социальной наукой, подобно младенцу, выплеснутому из ванны вместе с водой. Не случайно даже цитированный выше Б. Латур с его скептическим отношением к панорамному исследовательскому видению пишет, отдавал ему должное: «…их роль может стать центральной, поскольку они наделяют зрителей, слушателей и читателей стремлением к целостности и центральности. Именно из этих мощных повествований мы черпаем метафоры для того, что “связывает нас вместе”, для страстей, которые надеемся разделить друг с другом, для общего вида социальной архитектуры… Панорамы собирают, заключают в рамки, ранжируют, упорядочивают, организуют» [Латур, 2014: 264–265]. Исследование «обществ травмы» – один из случаев, когда панорамность как характеристика подхода работает на упорядочивание и организацию наших представлений о социуме, в жизнь которого органично вписаны мы сами и наши действия. Это один из случаев, когда социолог, рисуя широкую панораму глобальных процессов, не предлагает никакого доминирующего нарратива, но возвращает читателя к способности видеть целое.
38 А способность видеть целое обязательно включает в себя и понимание перспектив возможных дальнейших трансформаций этого целого. Финальный вывод, к которому приходит автор, проделав огромную и очень нужную российскому обществу работу, таков: «Общество травмы не вечно, оно не может продолжаться бесконечно. Эта форма его существования обязательно прервется или очередным революционным взрывом, или найдет в себе силы и возможности для ненасильственной реализации логики развития и успешного существования общества» (с. 301). Такой ненасильственный переход к новому сценарию общественного развития в современной России предполагает большие конструктивные усилия, гражданскую волю народа, политическую мудрость правящих слоев, возвращение авторитета науки и ученых, которые должны стать авангардом этого процесса.
39 Разумеется, концепция «общества травмы» дискуссионна. Это обусловлено как инновационностью расширения в данном случае уже вошедшего в отечественный научный обиход понятия «культурная травма», так и остающимся открытым вопросом о правомерности такого расширения. Тем не менее представляется, что рассмотренная в данной статье концепция не только вполне правомерна – на протяжении всей статьи мы стремились показать, почему это так, – но и содержит значительный потенциал научной новизны и творческой оригинальности, столь необходимой для продуктивного развития отечественной науки об обществе.

Библиография

1. Аганбегян А.Г. О неотложных мерах по возобновлению социально-экономического роста // Проблемы прогнозирования. 2019. № 1. С. 3–15.

2. Валлерстайн И. Анализ мировых систем и ситуация в современном мире / Пер. с англ. П.М. Кудюкина; под ред. Б.Ю. Кагарлицкий. СПб.: Универ. книга, 2001.

3. Кучева А.В. Концепция культурной травмы и возможность ее применения к интерпретации исторических событий // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. Тамбов, 2016. № 8(70). C. 118–120.

4. Латур Б. Пересборка социального. Введение в акторно-сетевую теорию / Пер. с англ. И. Полонской; под ред. С. Гавриленко. М.: ВШЭ, 2014.

5. Тощенко Ж.Т. Общество травмы: между эволюцией и революцией (опыт теоретического и эмпирического анализа). М.: Весь Мир, 2020.

6. Тощенко Ж.Т. Прекариат: от протокласса к новому классу. М.: Наука, 2018.

7. Широкалова Г. С. Что происходит в социальной структуре российского общества? // Вестник Института социологии. 2019. Т. 10. № 3. C. 165–172. DOI: 10.19181/ vis.2019.30.3.598

8. Штомпка П. Культурная травма в посткоммунистическом обществе // Социологические исследования. 2001а. № 2. С. 3–12.

9. Штомпка П. Социальное изменение как травма // Социологические исследования. 2001b. № 1. С. 6–16.

10. Яницкий О.Н. Социология риска: ключевые идеи // Мир России. 2003. Т. XII. № 1. С. 3–35.

Комментарии

Сообщения не найдены

Написать отзыв
Перевести