ВВЕДЕНИЕ

В отечественной науке проблема международной наркоторговли, в т.ч. на Африканском континенте, затрагивалась неоднократно [1; 2; 3].

С научной точки зрения эта проблема, и тем более связанные с ней дефиниции, должна была бы привлекать внимание преимущественно узких специалистов. Однако ровно 40 лет назад президент Перу Фернандо Терри своим авторитетом закрепил в массовом сознании термин «наркотерроризм» [4, рр. 2–3], а уже в 1984 г. администрация Р.Рейгана превратила его в рамочную концепцию, послужившую для оправдания вмешательства в суверенные дела латиноамериканских стран.

Эпоха холодной войны порождала схожие идеологемы: если американские исследователи склонны были видеть в наркоторговле, прежде всего, подрывную руку Москвы, действовавшую против США через союзные ей режимы в Латинской Америке, то советские ученые характеризовали её как подрывную деятельность в социалистическом лагере и других странах со стороны ЦРУ (см., напр.: [5; 6]).

С тех пор возможная «смычка» между терроризмом и криминалитетом неоднократно обсуждалась в научной литературе, политиками и прессой – далеко не в последнюю очередь на примере Западной Африки. Ученые разделились на сторонников концепции «смычки» и более критически настроенных оппонентов. Проблема приобрела два измерения: политическое и научно-практическое.

ИСТОРИОГРАФИЯ И ПОЛИТИКА

Термин «наркотерроризм» стал одним из наиболее распространенных клише сначала в США и только затем, в ходе «войны с террором», был спроецирован на Западную Африку.

Как показывают А.Х.Миллер и Н.А.Дамаск (США), начиная с 1984 г. и правые, и левые политические силы страны по-своему эксплуатировали «миф о наркотерроризме» [7]. Для администраций Р.Рейгана и Дж.Буша-старшего, которые и стояли за его созданием, он был необходим для оправдания «военного вмешательства в дела южных соседей Америки» под предлогом «войны с наркотиками» [7, рр. 120–121]. Что касается левых политических кругов США, то они обыгрывали «наркотерроризм» как уловку правых, «созданную исключительно для того, чтобы подорвать левоориентированные повстанческие движения» [7, р. 127].

Ученые приходят к выводу, что концепция «наркотерроризма», имея «диффузные предпосылки для политики», породила «нереалистичные ожидания и плохую политику» [7, рр. 119, 129]. Однако достаточно обратиться к документам Конгресса США, чтобы увидеть, что «диффузные предпосылки» концепции «наркотерроризма» были весьма выгодны для прикрытия хорошо продуманной политики¹.

Неадекватность концепции «наркотерроризма» была продемонстрирована на примере самых разных стран (см., напр.: [4]).

Особое внимание исследователей привлек Центральный Сахель, в связи с которым «миф о наркотерроризме» продолжает эксплуатироваться как западным, так и африканским истеблишментом [8; 9, p. 9]. Например, на «наркотеррористическую угрозу» неоднократно указывал осенью–зимой 2012 г. видный французский политик Лоран Фабью². Став в тот год министром иностранных дел, он приложил немало усилий, чтобы подготовить общественное мнение к французской военной интервенции в Мали. С другой стороны, и западноафриканские политики не раз акцентировали эту угрозу, т.к. на борьбу с ней западные страны выделяют щедрые средства [9, p. 3; 10, p. 337].

Критические научные работы оказывают мало влияния на риторику политиков, и этому есть причины, опять-таки уходящие корнями в прошлое.

В середине 1990-х гг., при администрации Б.Клинтона, концепция «наркотерроризма» была переформатирована: нужна была новая идея, которая бы отвечала более глобальным устремлениям США. Американские политтехнологи стали говорить о слиянии различных «международных угроз»: терроризма, наркотрафика, кибервойн, организованной преступности и распространения оружия массового поражения, – но делая особый акцент на «криминально-террористических гибридах» [11, рр. 185–186].

После событий 11 сентября 2001 г. концепция «наркотерроризма» была возрождена новой администрацией. Госдепартамент США прямо заявил о необходимости интеграции «войны с наркотиками» и «войны с террором». Сразу же нашлись ученые, которые стали обосновывать эту идеологему. Например, М.Кенни (США) подчеркивал: «Действительно, представители разведслужб США утверждают, что антинаркотические ударные рейды в Колумбии в 1990-е гг. служат сегодня в качестве модели для антитеррористических операций в Афганистане, Пакистане, Йемене и на Филиппинах» [12, р. 187].

По мысли М.Кенни, США должны создавать в других странах как можно больше «натренированных, суперэкипированных антитеррористических ударных групп», выведенных из-под «излишнего контроля» властей [12, рр. 201–203]. Такие группы в 10–12 человек и были сформированы под эгидой Администрации по борьбе с наркотиками (Drug Enforcement Administration – DEA) при поддержке ФБР, ЦРУ и других спецслужб США [13, p. 80]. Среди госорганов США именно DEA играет важную роль в концептуализации «наркотерроризма»³.

В Западной Африке DEA осуществила несколько провокаций. Её агенты выдавали себя за представителей «наркокартелей» при контактах с африканцами, не занимавшимися ранее наркоторговлей: в результате были арестованы и экстрадированы в США несколько граждан. Например, в суде Нью-Йорка троим несостоявшимся наркотрафикантам из Республики Мали были предъявлены обвинения в «наркотерроризме»⁴, которые впоследствии, однако, не подтвердились⁵. Произвол, с которым действовали судебные органы США с подачи DEA, проявился в деле российского пилота Константина Ярошенко, арестованного в Либерии и осужденного судом Нью-Йорка на 20 лет тюремного заключения только за одно предварительное согласие на сотрудничество с несостоявшимися наркоторговцами [14, pp. 13–14].

Риторика ученых в США повела за собой некоторых европейских исследователей, которые стали рассуждать об «угрозе наркотерроризма», хотя и с разной долей критичности (см., напр.: [15; 16]). Совпадение их аргументации и терминологии с политизированным дискурсом свидетельствует, что они исполняли социальный заказ. Их построения о нексусе (лат. смычка) между терроризмом и криминалитетом (crime-terror nexus) отличались выявлением поверхностных (фенотипических) характеристик при игнорировании контекста. Вскоре появились схожие работы ученых из других мировых регионов (см., напр.: [17]). Но даже те работы этого направления, в которых применяется более контекстный подход, страдают поверхностностью описаний, например в отношении Центрального Сахеля [18].

При приходе к власти администрации Б.Обамы с новой силой начала отстаиваться концепция о «слиянии угроз» [11, р. 184], т.е. всё того же «наркотерроризма», но в терминах адептов Демократической партии (см. выше). Такие американские ученые, как Д.Т.Пикарелли, уделили немало усилий её обоснованию. Утверждая, что «некоторые организованные криминальные и террористические группы слились или трансформировались в новые гибридные организации» [11, рр. 185–187], он, однако, не приводит конкретных примеров.

Все эти тенденции политизации научных исследований выступают особенно резко, если учесть, что параллельно им шла критика концепции «смычки» между терроризмом и криминалитетом. Если в одних научных работах она была достаточно скромной [19], то другие прямо поставили под сомнение саму концепцию [4, 9; 20]. Особо следует отметить исследование, продемонстрировавшее отсутствие прочных связей между терроризмом и криминалитетом в Африке южнее Сахары [21].

Дефиниции с префиксом «нарко-» разнообразны, и многие из них вызывают обоснованную критику. Остановимся далее на самых известных и релевантных по отношению к Западной Африке.

В работе П.-А.Шуви (Франция) показано, что термин «наркогосударство» используется для тех же политических целей, о которых шла речь выше: «иллюзорность этого термина» и его произвольное «наклеивание в качестве ярлыка» политиками «могут служить интересам иностранных держав, делегитимизируя конкретные режимы и государства, оправдывая различные формы интервенции и политического вмешательства» [22, р. 1]. Ученый предлагает 3 критерия для отнесения конкретной страны к «наркогосударству»: «масштабы площадей, занятых под выращивание незаконных наркосодержащих растений; доля доходов от незаконного оборота наркотиков в общей экономике; и самый важный – организация самим государством незаконного производства и/или транспортировки наркотиков» [22, р. 10]. Рассмотрев наиболее яркие примеры, включая Гвинею-Биссау и Марокко, Шуви приходит к выводу, что по данным критериям ни одна страна мира не может считаться «наркогосударством».

Несколько иным путем пошел в своем исследовании Ф.Страззари (Италия), демонстрируя, что ярлык «наркогосударство» часто бывает связан с концептом «неудавшихся/слабых государств», широко употребляемым в официальных госдокументах и политизированных научных работах в Европе и США [23]. Подробно рассмотрев ситуацию в Гвинее-Биссау и Марокко, он заключает: «Эмпирический анализ обоих случаев показывает, что образ, представляющий неудавшиеся государства как захваченные неким чужеродным агентом, называемым (международная) организованная преступность, искажен ошибочными и неадекватными представлениями, хотя постоянная пропаганда в политических и научных кругах превратила его почти в клише» [23, р. 27].

Как в этой, так и в других работах, написанных совместно с норвежскими коллегами, Ф.Страззари старается показать, что концепты «слабых государств» и «неконтролируемых территорий» служат для оправдания западного вмешательства в дела суверенных государств Африки. Особенно наглядно эти выводы подтверждаются в отношении Республики Мали и других стран Центрального Сахеля [24; 25].

Различные исследователи указывают, что в Западной Африке никогда не было ощутимого присутствия латиноамериканских «наркокартелей», а сам этот термин едва ли применим к локальным акторам [23; 26, p. 15; 27, p. 9]. В этой связи стоит упомянуть, что его адекватность для описания во многом изменившейся ситуации и в Латинской Америке ставилась под сомнение (см., напр.: [28]).

Наконец, последние 10 лет популярными клише в Центральном Сахеле стали термины «наркоджихадисты» и «наркосепаратисты» [29, рр. 25–26]. После всего сказанного едва ли стоит упоминать об их политической ангажированности, которую отмечают многие исследователи [9; 25; 27; 30]. Достаточно указать на их прямую связь с дискурсом о «наркотерроризме», в частности на одну из его опорных тем о «наркоповстанцах», уже давно разрабатываемую американскими учеными (см., напр.: [31]). На настоящий момент только отдельные небольшие сегменты сложной мозаики движения джихада в Центральном Сахеле могут быть косвенно связаны с наркотрафиком [32].

Таким образом, термины с префиксом «нарко-» несут на себе идеологическую нагрузку и в некоторых научных исследованиях. Такие работы активно ссылаются друг на друга, чтобы создать впечатление научной обоснованности своей аргументации.

Большой корпус научной литературы по проблеме наркоторговли в Западной Африке составляют экспертные доклады, официально публикуемые под грифом специализированных исследовательских институтов. Многие из них нерефлективно воспринимают те или иные дефиниции, не до конца отсекая сенсационные преувеличения, распространенные в прессе [29; 33; 34; 35; 36; 37]. Однако до некоторой степени их можно верифицирировать, сопоставляя с другими работами и источниками. Этому должен способствовать и контекстный подход, реализуемый далее путем введения двух уровней анализа проблемы: более общего по всей Западной Африке, более детального по Центральному Сахелю.

НЕКОТОРЫЕ АСПЕКТЫ НАРКОТРАФИКА В ЗАПАДНОЙ АФРИКЕ

По оценке Управления ООН по наркотикам и преступности (УНП ООН), в 2004–2010 гг. через Западную Африку ежегодно проходило от 3 до 47 т кокаина [38, p. 27; 39, p. 18]. В следующем десятилетии тоннаж, по-видимому, стабилизировался на 18–23 т в год, хотя в 2019–2021 гг. наблюдался некоторый рост⁶.

Однако не раз отмечалось, что эти цифры опираются по большей части на тоннаж перехваченного кокаина, по которому затруднительно оценивать реальные объемы наркотрафика [40, p. 3; 33, рр. 212–213]. Указывалось и на тенденциозность представления данных даже в официальных отчетах по наркоконтролю, в т.ч. УНП ООН [41, pp. 10, 13; 42, рр. 3–5]. Это ставит перед необходимостью проверки каждого факта в 7–8 источниках, что и было сделано, однако из-за ограниченного объема журнальной публикации далее приводится не более трех ссылок подряд.

Самые крупные производители кокаина в Латинской Америке – Колумбия, Боливия и Перу, однако 70% его поставок в Западную Африку идет через Бразилию [38, рр. 8, 29–30; 39, р. 12]⁷. Трудно сказать, в каких африканских странах принимают больше нарковеществ – за последние 20 лет разные страны выходили на первый план по количеству перехваченного кокаина. Однако суммируя эти данные с другими факторами, можно выделить Гвинею-Биссау, Марокко и Нигерию (см., напр.: [38, рр. 29–41])⁸.

Африканские страны-реципиенты, имеющие выход к Атлантике, следует разбить на 3 группы.

Наиболее тесные культурно-экономические связи и, соответственно, интенсивный наркотранзит существуют внутри следующих пар стран: Гвинея-Биссау и Острова Зеленого Мыса, Марокко и Мавритания, Сенегал и Гамбия. Ко второй менее консолидированной группе условно можно отнести Гвинею, Либерию и Сьерра-Леоне. Наконец, страны Бенинского залива составляют 3-ю группу – Нигерия и Бенин, Гана и Того [39, рр. 9–14]⁹.

В дальнейшей переброске кокаина в Европу задействована вся Западная Африка, т.к. страны Центрального Сахеля (Мали, Нигер, Буркина-Фасо) играют роль транзитного коридора для всех трех указанных групп [39, рр. 14–15]¹⁰. Однако роль Центрального Сахеля этим не ограничивается. Если в первом десятилетии XXI в. самым распространенным способом переброски кокаина из Латинской Америки в Западную Африку были морские контейнеры, то во втором стали использоваться средние и малогабаритные самолеты (с дополнительными баками), способные садиться на самодельные взлетно-посадочные полосы [38, рр. 26–32; 39, рр. 11–13]¹¹. Поэтому Центральный Сахель с его огромными пустынными областями оказался альтернативным реципиентом «товара».

Для транспортировки кокаина из Латинской Америки в Западную Африку более характерны крупные партии, однако его последующая доставка в Европу осуществляется по-разному, иногда и силами 1–2 курьеров. Используются самолеты, поезда, автомашины, скоростные катера и даже самодельные одноместные подводные лодки. Кокаин переправляется не только в Испанию, Португалию и Италию, но и на Балканы и Ближний Восток [38, рр. 33–34]¹². Статистика по задержанию курьеров из стран Африки в больших европейских аэропортах показывает, что рост их числа пришелся на середину первого десятилетия XXI в., но затем началось резкое снижение [39, р. 14]¹³. Усиление контроля в аэропортах по отношению к прибывающим из Западной Африки также стало одной из причин интенсификации наземного пути через Сахару.

Такова динамика наркотрафика, если опираться преимущественно на официальные документы УНП ООН. Однако за ней скрывается масса деталей и подводных камней, которые при незнании контекста в африканских странах могут ввести в заблуждение. Во избежание этого при дальнейшем анализе будут сопоставляться данные различных источников, но с особым акцентом на Центральном Сахеле.

Для быстрого формирования наркотрафика кокаина в этом регионе существенную роль сыграл опыт некоторых кланов марокканских, западно-сахарских и мавританских арабов и берберов, и ранее занимавшихся нелегальной транспортировкой гашиша, оружия и автозапчастей [32; 42, рр. 7–16; 23, рр. 20–24]. Ему также способствовали и родственные связи контрабандистов, доставлявших бензин, сухое молоко, кускус и другие субсидируемые в Алжире и Ливии товары [37, pp. 1–4; 10, pp. 206, 318]. В этом нелегальном бизнесе было занято сравнительно ограниченное количество локальных акторов, как правило, хорошо знавших друг друга и имевших связи среди таможенников и других госслужащих низкого ранга [43; 44].

К 2004 г. тоннаж транспортируемого через Западную Африку кокаина стал превышать 3 т, а затем стал стремительно расти. Для сравнения обычно указывают, что стоимость одной его тонны на черных рынках Европы больше или сопоставима с годовыми военными расходами беднейших стран Западной Африки [39, p. 18; 38, p. 27]. Однако следует учитывать, что его африканский транзит приносит не столь уж баснословные доходы, т.к. бόльшую часть всей прибыли получают торговцы в Европе [41, p. 13]. И всё-таки из-за роста наркотрафика за какие-нибудь 10 лет ситуация в Западной Африке в корне изменилась.

Во-первых, в него оказались вовлечены отдельные высокопоставленные чиновники, военные, политики, но опять-таки всё строилось на родственных связях и часто замыкалось на конкретное лицо или клан [34, рр. 22–37; 45, рр. 308–313; 37, pp. 36–39]. В Центральном Сахеле доходы от наркотрафика дают отдельным представителям локальных элит преимущество в борьбе за поддержку населения, т.к. часть из них идет на оплату образования и медицинского обслуживания для бедных членов общины, строительство мечетей и другие социальные нужды [40, pp. 11–12]¹⁴. Теневые доходы оказали влияние и на электоральную обстановку, приводя иногда к кровавым столкновениям во время выборов [27, p. 13; 41, рр. 17–18; 29, pp. 21–22].

Во-вторых, транспортировка нарковеществ стала осуществляться по длинной цепи посредников или крупными партиями [14; 43, рр. 81–87; 23, рр. 23–24]. Партии товара от 2 до 7 т гашиша (реже марихуаны), еще 10 лет назад бывшие редкостью, все чаще и чаще перехватываются в самых разных районах Сахеля и Магриба [37, pp. 94–95]¹⁵. Одной из причин этого стало то, что теперь кокаин может обмениваться на гашиш, часть которого затем отправляется с обратным рейсом через Атлантику¹⁶. Основным производителем гашиша на Африканском континенте остается Марокко (до 700 т в год), тогда как в поставках марихуаны в Центральный Сахель растет роль стран Тропической Африки¹⁷.

Диверсификация путей и способов доставки нарковеществ отражает использование теневым бизнесом не только родственных связей, но и маркетинговых технологий. В этой ситуации оптовым поставщикам совсем не обязательно знать, куда направится проданная продукция; оптовая поставка может быть расфасована для перепродажи на более мелкие партии, расходящиеся в разных направлениях; чтобы увеличить прибыли, на каждом этапе в нарковещества могут быть добавлены примеси (мука, анальгин, сахарная пудра) [40, р. 5; 33, рр. 218–219]¹⁸.

Увеличившиеся объемы наркотрафика потребовали усиления вооруженной защиты караванов от нападений конкурентов [43, p. 88; 35, рр. 31–32]. Именно поэтому в него оказались вовлечены отдельные кланы туарегов, с детства привыкших к обращению с огнестрельным оружием [45, p. 315; 46, рр. 128–129]. Для охраны караванов стали использоваться джипы «Тойота» с крупнокалиберными пулеметами, приваренными к кузову типа пикап: столкновения между конкурентами стали намного более кровавыми [40, рр. 7, 12]¹⁹, хотя говорить о «нарковойнах» в Сахеле еще рано.

Если гашиш широко употребляется мусульманским населением, заменяя во многом алкогольные напитки, то кокаин в основном уходит в Европу, хотя его потребление растет и в Западной Африке [46, рр. 126–129]²⁰. Эти нарковещества транспортируются в самых разных направлениях: маршруты пролегают по пустыне Сахара вдоль границ между Мавританией, Мали, Алжиром, Нигером, Чадом и Ливией [40, рр. 6–9; 35, рр. 12, 26; 45, рр. 310–313]. Современная техника (джипы и GPS²¹) позволяет обходить редкие кордоны на дорогах, прокладывая маршруты по пересохшим руслам рек даже в незнакомой местности [26, p. 14; 44, рр. 147–159].

Наркотрафик нередко сочетается с перевозкой нелегальных мигрантов, контрабандой оружия и других товаров [37, pp. 13–65]²². Основные доходы теневые бизнесмены вкладывают в недвижимость, коммерческие и финансовые предприятия, владельцами которых, как правило, являются их родственники [39, рр. 11–16; 42, p. 14]²³. Реальный образ современных африканцев, так или иначе связанных с наркоторговлей, сильно отличается от стереотипов прошлого: среди них немало юристов, депутатов и других людей с высшим образованием [29, pp. 12–29; 40, pp. 11–12].

Таким образом, основными действующими лицами описанной драмы были и остаются локальные акторы, не порывающие связей с социальной тканью, а совсем не «организованная преступность» традиционного типа: основанная на иерархии и живущая по своим «законам». Именно поэтому их описание с помощью категорий «наркобароны» и «наркокартели» создает превратное впечатление.

Наконец, есть и глобальные причины расширения наркорынка и теневой экономики в Западной Африке. Они связаны с ослаблением госсектора и силовых структур, произошедшим из-за навязанных коллективным Западом программ политической децентрализации и экономической «либерализации» [47; 40, p. 12]. В результате этих «структурных реформ» в Западной Африке резко возросли нелегальные перевозки товаров и людей через границы, что открыло дорогу и самым разнообразным наркотикам [36; 35, pp. 17–19]. Контрпродуктивным оказалось и вмешательство Запада в дела стран Африки под предлогом борьбы с «наркоугрозой», т.к. «международные стратегии по борьбе c наркоторговлей часто влекут за собой негативное воздействие на затронутые наркотрафиком страны, усугубляя существующие недостатки госаппарата и социоэкономические трудности» [41, pp. 10, 21–22].

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Транспортировка кокаина и гашиша в Западной Африке – это лишь часть нелегальных трансграничных перевозок, которые и ранее были единственным источником существования для многих локальных этнических общин. Однако за последние 20 лет наркотрафик обоих нарковеществ привел к расширению теневой экономики, в которую в разной степени вовлечены политические и этнические элиты, таможенные и правоохранительные органы, легальный бизнес и госчиновники. Эти акторы практически не объединяются в иерархические структуры, характерные для организованной преступности, а переброска нарковеществ нередко осуществляется по длинной цепи посредников, в которой отдельные звенья не имеют информации друг о друге.

Деятельность наркоторговцев, хорошо интегрированных в социальную ткань Западной Африки, не совпадает с представлениями, укорененными в массовом сознании благодаря СМИ и поп-культуре. Реальная ситуация выглядит совершенно иным образом, чем это подразумевается при использовании терминов «наркотерроризм», «наркогосударство», «наркоджихадизм» и даже «наркобароны» и «наркокартели». Особенно четко это видно на примере Центрального Сахеля, который является транзитным коридором для всей Западной Африки. Ключом к пониманию происходящего может служить только детальный анализ этнополитических факторов в отдельных странах, поэтому обрисованная картина не может претендовать на исчерпывающую полноту.

Данная статья не имела целью доказать, что наркоторговцы и террористы не прибегают к сотрудничеству, что первые и вторые не могут комбинировать террор и нелегальный бизнес, что мотивы обоих этих акторов не могут до какой-то степени сочетаться. Дело совсем в другом – эти процессы и их концептуализация часто используются западными политиками и учеными для обоснования идеологических целей в рамках избранного политического курса, для оправдания вмешательства в дела суверенных стран.