Предлагаемая вниманию читателей статья подтверждает возможности художественной литературы как особой формы общественного сознания стать свидетелем своей эпохи и отвечать вызовам современности.

Когда страны Магриба (Алжир, Марокко, Тунис) одна за другой добились независимости от власти французского колониализма (в середине 50-х - начале 60-х гг. ХХ в.), в активно развивавшейся в этом регионе Северной Африки литературе нового типа, создававшейся преимущественно на языке французском, возникла тема прощания с Прошлым. В нем, в этом историческом времени, виделись не только гнет чужеземцев, необходимость сопротивления, но и неизбежность пересмотра тех старых традиций своей жизни, которые становились «оковами» или препятствиями на дороге прогресса, где различались горизонты Будущего.

В среде нового социального слоя магрибинцев, уже говорившего и писавшего по-французски (при всем необходимом для мусульман начальном образовании в «коранических школах» при их мечетях), возник абсолютно новый тип общественного сознания, стремившегося избавиться и от Власти Чужого, и от уже тяготившего наследия того Прошлого, в котором усматривались «застойные» традиции и их последствия.

Самая яркая декларация «прощания с Прошлым» (во всем его объеме, но особенно в проявлениях гнета патриархальных традиций) и начало поисков Настоящего Времени для Человека и его Народа - в романе марокканца Д.Шрайби¹ «Простое прошедшее» (или «Просто прошедшее» [1], где в названии используется одна из номинаций в грамматической парадигме глагольных времен французского языка, специально выбранная писателем именно как степень завершенности Прошлого (не Passe anterieur, не Passé composé, но именно Passé simple).

Навсегда расставаясь с Прошлым (и своей семьи, и своим личным опытом жизни в родной стране), герой произведения отправится «за море» искать дорогу Свободы, хотя, как покажет дальнейшее творчество писателя, и на Западе он не обретет желанных идеалов освобождения…

Поиски Настоящего Времени будут продолжаться в творчестве магрибинцев, свидетельствовавших об эволюции общественного (и личностного) самосознания в своих странах на протяжении всего развития современной магрибинской художественной словесности вплоть до наших дней.

Эти поиски были очевидны в творчестве алжирцев Р.Буджедры и Н.Фареса и знаменитого тунисца А.Мемми в 60-х - 80-х гг. ХХ в. И особенно - в творчестве марокканцев: Гонкуровского лауреата Т.Бенджеллуна, М.Хайреддина, А.Катиби и, конечно же, Д.Шрайби, уже достаточно разочарованного и новой реальностью своей страны, и своими наблюдениями и опытом жизни в реальности Запада, где не состоялись искомые им и героями его произведений идеалы Справедливости и Свободы…

В 1990-е гг. все вышеотмеченные крупные писательские имена, но особенно алжирцы, постепенно пополнявшие литературу конца ХХ - начала ХХI вв., обратились к острым проблемам, возникшим в общественной жизни и Востока, и Запада, связанным с усилением политического исламизма. Это явление особо значимо поразило Алжир, где в самом конце 1980-х гг. вспыхнула гражданская война, обнажились внутренние противоречия политического, социального, этноконфессионального и культурного свойства. Попавшие во власть представители партии Фронт исламского спасения на протяжении почти десятилетия привели Алжир к тяжелым испытаниям. То, что происходило в стране реально (где искоренялось «всё западное», где насаждались идеи «радикального», «фундаментального» ислама, воззвавшего к «возвращению к истокам», где была истреблена значительная часть интеллигенции и т.д. и т.п.), не могло пройти мимо осознания трагедии гражданской войны писателями, в художественной форме типизировавших, метафорически обобщавших, запечатлевавших окружающую реальность в своих произведениях.

Книги Р.Буджедры², назвавшего всё происходящее в его стране «беспорядком вещей»; Р.Мимуни³, сравнившего всё случившееся на исходе ХХ в. с историей всех войн, набегов чужеземцев, захватов родной земли с неким историческим проклятием [2]; творчество А.Джебар⁴, создавшей не только символически обозначенный в названии ее сборника новелла «Оран, мертвый язык» [3] портрет истерзанной новой войной своей родины, но и документальный мартиролог «Белый саван Алжира» [4], указав имена всех выдающихся алжирцев, убитых или растерзанных исламистами.

Все эти, как и многие другие произведения, - особая часть «исторических хроник» реальных событий. Все они полны либо печали об утрате Настоящего времени, т.е. того, о котором мечтали, либо заботы о его свершении, несмотря ни на что, во имя Будущего.

Но, судя по весьма сдержанной (не только научной) информации о том, что происходит в стране после официальной «зачистки» вылазок радикального ислама (да и въезд в Алжир достаточно ограничен вот уже долгие годы), и очевидно появившейся в искусстве слова весьма устойчиво удерживающейся до наших дней новой интонации (как определенного рода настроения общественного сознания), - ожидание «светлого Будущего» еще далеко «за горами».

Я имею в виду достаточно объемный корпус произведений алжирцев, крупных писателей, все чаще обращающихся, хотя и по-новому, именно к Прошлому. И историческому, и биографическому, и колониальному, и эпохи войны за независимость, и уже к явлениям новейшей истории. Эта интонация - и в сохранившихся воспоминаниях (лично своих или своих героев), или в реальных фактах исторических, хотя и метафорически осмысленных. Возникают какие-то новые ориентиры, опоры, ценностные представления об этом Прошлом.

Однако надо отметить, что эта интонация некоего лирического пассеизма уже с середины 1980-х гг. была свойственна и марокканцам, и тунисцам, - тоже магрибинцам, пережившим в чем-то схожую с алжирцами эпоху «французского присутствия», и, конечно же, эпоху борьбы за Независимость и Свободу, и эпоху постколониальных общественно-политических трансформаций (Д.Шрайби, А.Мемми, М.Тлили, Т.Бекри идр.⁵).

Поиски Настоящего времени обратились в сторону тех прошедших (или давно прошедших) времен, когда и культурная самобытность, и самостоятельность, и возможность самоориентации человека и его народа определялись не только возможностью выбора между традициями (и даже «заветами предков») и новациями.

Именно так и осуществляют свой выбор герои- индивидуальные или коллективные - в романах Д.Шрайби («Мать Весны» и «Расследование в деревне»), А.Мемми («Фараон»), М.Тлили («Гора Льва») идр. Магрибинский писатель М.Тлили осмелился даже в своих романах «Гора Льва», «Послеполуденный отдых в пустыне» [5] рассказать о том, что даже в эпоху «французского присутствия» было гораздо меньше различения «своего» и «чужого», гораздо меньше притязаний на «захват пространства» существования народа, чем в эпоху Власти «Своего», в эпоху всеторжествующего «проникновения капитализма», всерасширяющейся пропасти между богатством и бедностью и между всеторжествующим засильем своих же «правителей» и бесправием их Народа…

«Наступление пустыни» как лейтмотив последних романов М.Тлили свойственен (хотя и в другой тональности) и знаменитому алжирцу М.Мулессеулю, взявшему себе псевдоним «Ясмина Хадра». Именно под этим именем писатель (переведенный на многие языки мира, в т.ч. и на русский) издает в 2010 г. свой роман «Что должен Ночи День» [6], в котором показал, что даже в эпоху антиколониальной борьбы «простой алжирец», помогавший партизанам, мог позволить себе увлечься неким «идеалом Свободы», воплощенным в его возлюбленной - француженке…

И писатель снова обратился к Прошлому, уже из своего собственного детства, вспомнив родное селение на юге страны, на подступах к Сахаре, свои юношеские мечты о преодолении горизонтов «песков безысходности», свои надежды на Будущее, свои грезы, питаемые его вольнолюбимым народом, взращивающим свой теннисный и прохладный Сад среди раскаленного зноя… (роман «Что должен Мираж Оазису» [7]).

Но Пустыня, видимо, по-своему «наступала» не только в творчестве Ясмины Хадры, но и у классика алжирской литературы М.Диба идр. алжирцев⁶, и в творчестве, к примеру, известного тунисского поэта, когда-то высланного из Туниса за участие в студенческих волнениях, живущего в политэмиграции во Франции Т.Бекри, который тоже черпал и черпает по сей день свое вдохновение именно в образах своей юности, прошедшей на окраинах тунисского города Габеса, где пустыня подбирается совсем близко, а значит и создает свои прекрасные миражи, «видения» того, что оказывается нереальным [8] .

Это не означает, что писатели-магрибинцы как-то очень индивидуально-личностно (или, как принято говорить, «субъективно») отражают окружающую реальность, которая не соответствовала тем или иным романтическим идеалам, которые были порождены стремлением расширить горизонты Надежды и обрести Свободу… Объективно происходили процессы, особенно в Алжире, когда угроза «торжества Мрака», а не Света «далеких звезд ожиданий» чего-то Лучшего была настолько ощутима, что в творчестве многих наиболее значимых писателей резко обозначились тенденции «возврата к Прошлому» ностальгического пассеизма в поисках причин происходящего (гражданская война, наступление исламского фундаментализма и т.д.), так и в поисках каких-то новых «маяков», в которых искрится Свет каких-то еще надежд на возможность иного Будущего.

Именно так и поступает, к примеру, Рашид Буджедра, чьи произведения в 1970-х - 1990-х и начала 2000-х гг. неустанно свидетельствуют о пусть несколько различных, но именно Историй одной семьи, где, как в капле воды, отражаются внутренние проблемы «традиционного устройства» общества, когда засилье внедряемых отцом-патриархом «религиозных догм» и патриархальных устоев обрекает на бесправие и мать, и женщину в целом, страдающих или прорывающихся к известной доле свободы (романы «Отверженные», «Солнечный удар», «Тление», «Дождь» и мн. др.).

Но даже усматривая в историческом Прошлом - в ретроспекции - некую метафорическую возможность на прогресс, во всяком случае, на «движение только вперед» (как это было с арабо-берберским воинством, осуществившем захват Южной Европы- роман Р.Буджедры «Взятие Гибралтара»), писатель все-таки главные свои усилия (и художника, и гражданина) посвящает в 1990-е гг. - начале ХХI в. окружающей его реальности Алжира, где постепенно воцарялся хаос и торжествовали исламские фундаменталисты (романы «Беспорядок вещей», «Жизнь наизнанку», памфлет «Фронт ненависти», 1992⁷).

В этой связи не могу не отметить творческого такого, безусловно, выдающегося писателя, как Буалем Сансаль. В своем романе «Деревня немца» (Р., 2008⁸), получившим «Большую премию мировой франкофонии», писатель предупредил Европу об угрозах исламизма, сравнив его с немецким нацизмом (прогремевшие взрывами многочисленные теракты в Париже, Ницце идр. городах в 2015 г. только подтвердили обоснованность тревоги писателя за будущее Европы). И создает роман «Улица Дарвина» [9], где не просто фиксирует кризис национальной идентичности многих алжирцев, но и усматривает в нем главную причину драматического развития Новой истории страны: отвержение алжирскими исламистами-фундаменталистами подлинной сущности уже исторически сложившейся, пусть и трагически, порой, «замешанной», но многосоставной истоковости современных алжирцев, и не только арабо-берберских…

Эпоха исламистского терроризма как неизбежность искоренения «всего западного» влекла за собой, по убеждению Б.Сансаля, не только ощущение мрака завесы от любого рода изменений, прогресса, но и разрушение уже издавна сложившегося типа некоей культурной и этноконфессиональной метисности алжирцев (учитывая и тот фактор, что принявшие ислам берберы до сих пор сохраняют свои народные верования и поверья, а значительная часть алжирской интеллигенции очевидно бикультурна, не важно, с каким акцентом языкового доминирования - французского, как прежде, да еще и сейчас, или английского, как это модно сегодня).

Но больше всего писатель тревожится за Будущее и своей страны, и других стран, создавая или «утопические», или просто метафорически сгущенные образы, - впрочем, эта «сгущенность» определяется некоторыми вполне объективными реалиями, которые присутствуют в любом вымысле произведений, которые вызваны к жизни именно тревогой за возможные или вероятные последствия реализации политического исламизма.

«Метаморфозы» реальности и в том, и в другом плане воссозданы Б.Сансалем в его романах «Год 2084, или конец света» (Р., 2015) и «Поезд в Эрлингер, или метаморфозы Бога» (Р., 2017, переиздан в 2019) [10].

В первом предстает картина жизни в некоей обширной империи Абистан, ниспосланной неким богом Йолаком на землю. Ее система организации основана на полной амнезии и покорстве ее людей своему «Богу Единому». Всякая собственная мысль человека не допускается или искореняется, ибо всепроникающая бдительность правителей позволяет пресекать и карать любые идеи и действия, противоречащие Воле Всевышнего.

…Народ Империи счастлив и вопросов особо не задает. Али - герой произведения - вдруг подвергает сомнению навязанные «свыше» истины. Он отправляется на поиски «сущности» бытия своего народа и открывает для себя существование «особых гетто», где живут «ренегаты» - отрицающие «вездесущий» Порядок… Естественно, что эти поиски обречены и на предательство, и на растерянность тех, кто, увидев «другой мир», перебравшись за «вершину Горы» и даже «невозможную высоту Поднебесья», вернулся оттуда, не найдя и там своих целей и идеалов. Однако поиски «лучшего мироустройства», уверен писатель, будут продолжаться, и граница рано или поздно будет пересечена для встречи Добра, а не преступлений против человечности…

Проекция предсказуемой писателем возможной реальности весьма узнаваемых мусульманских стран, где доминирует вера в беспредельность «Всемогущего», на состояние реальности Европы, где вынужденно существуют рядом друг с другом (в отличие от сосуществования) разные конфессии, в т.ч. и мусульманская, объем присутствия которой только за последние годы значительно увеличился в связи с приютом беженцев, эмигрантов, вынужденных либо войнами, либо экономическими и прочими «невозможностями» жить не в своих родных странах…

Второй, написанный в 2017 г., «фантастический» роман о страшных ожиданиях жителями какого-то провинциального немецкого городка нашествия врага, который якобы угрожает их жизни, их привычному благополучному существованию, превращается в фиксацию психологического напряжения европейских обывателей, не способных смириться с уже практически состоявшимся вторжением «чужого» в свою жизнь, в частности, - мусульман. Но и надежда немецкого городка на «избавление» в ожидании какого-то никогда не приходящего по расписанию поезда, якобы способного вместить всех и увезти туда, где нет никакой опасности, превращается писателем в постоянную цепь философских размышлений не только о свершившейся в эпоху глобализации «мультибытийности» современной реальности, но и об извращениях разных религиозных основ, свершавшем нередко в Истории Человечества («Поезд в Эрлингер, или метаморфозы Бога»).

Используя опыт разных своих предшественников - художников слова, писавших о превратностях человеческих судеб в исторических и религиозных катаклизмах, алжирец Б.Сансаль на основе реально пережитых Францией еще в 2015 г. актов исламистских террористов превращает обычный «эпистолярный» жанр - переписку пострадавшей в этих кровавых событиях француженки со своей дочерью - в некую фантазию изувеченной насилием матери в воображаемое ею существование в другой стране, где люди будут вечно ждать своего спасения и избавления от воображаемого врага, который имеет все приметы «мусульманского присутствия»…

Таким образом реализуется и сама тревога писателя за Будущее человечества, разъединенного и конфессионально, и социально, и политически (и экономически, как показано даже в художественном произведении), вызванная реальным нашествием (начиная с начала 2000 г.!) радикального исламизма, с чем может справиться разве что только Надежда человека на усвоение опыта всех общественных и других религиозных «метаморфоз» на Земле Людей (если воспользоваться дефиницией нашей планеты Антуана де Сент-Экзюпери).

Присоединимся к этой надежде и мы. Опыт творчества современных писателей-магрибинцев просит прислушаться к их «Ностальгии по Настоящему»⁹.